пойдет не вместе с другими пассажирами, а к углу здания аэропорта, где будет стоять машина с Сеней. Зарапин операцию страхует — мало ли как поведет себя Гонтарь? Или Куржиямский вдруг не углядит Гонтаря в толпе и пропустит, а Гонтарь попытается убежать. Словом, мало ли что, и на любой такой случай поблизости и будет Зарапин, а в резерве — Сеня.

Спустя полчаса они уже сидели в кафе аэровокзала, не спеша попивали горячий кофе и наблюдали обычную аэродромную суету, в которую то и дело врезался вещий радиоголос, объявлявший прилеты и отлеты. До прибытия самолета из Донецка оставалось меньше часа. Зал аэропорта гудел то сильнее, то потише, людские приливы и отливы чередовались все чаще, ими словно управлял вещий радиоголос.

Наконец объявили о посадке самолета из Донецка.

— Счастливо, ребята, — Зарапин сорвался с места и исчез в бурлящей толпе.

Глава тридцатая

Гонтарь ничего в багаж не сдавал, при себе у него в самолете были портфель «дипломат» и спортивная сумка «адидас», и сейчас, угадывая с небольшой высоты Подмосковье, он уже держал свои вещи на коленях, готовый первым покинуть самолет.

На этот раз он летел в Москву что-то с неохотой — предчувствие, что ли? Да нет, просто устал, ему идет как-никак пятый десяток, а спокойной жизни все нет и нет. Черт побери, за всю жизнь мало было приятного! А такого, когда мороз по спине, — хватало. Взять хотя бы тот суд за изнасилование. Мартын — его друг — получил стенку. Не забыть, как уводили его из суда, приговоренного к расстрелу, — до сих пор дрожь пронимает. А его спасло только то, что был пьян как свинья, до тахты не добрался, двинуться с места не мог. Потом четыре года в колонии ему не раз снилось, как расстреливают Мартына возле щербленной пулями кирпичной стены… Да…

Или то «золотое» дело, в которое его втянул Ростовцев, — ничего себе золотое, если от него пришлось прятаться в тюрьме. Слава богу, ненадолго. А знаете ли вы, друзья любезные, что такое хотя бы один год в колонии? То-то же…

А последнее время там, в Донбассе, возле Залесского, стало Гонтарю пронзительно скучно — друзей не заводи… не пей водку… на баб не кидайся. Тоска. День за днем в разъездах — ищи клиентов. Думаете, это просто и не опасно? Раньше он никогда не занимался подкопами под закон в открытую; бывало, он роет, а никто не ведает, чего он там роет, тут же он, что называется, на самом переднем крае, более того — он тут разведчик, первый и открыто должен идти на сближение с жертвой, а та, конечно, с первых же слов знает, кто перед ней, и если не волокет тебя тут же в милицию, то только потому, что жертва эта свое дело так любит, что готова ради него идти на темные сделки, но не очень это надежный заслон… Не может Гонтарь забыть, как в Николаевской области он пришел к директору спецавтобазы, зная, что тому позарез нужны двигатели ГАЗ-51 и ЗИЛ-375/я, и с места в карьер предложил ему эти двигатели от Донецкой «Сельхозтехники». Директор прямо зашелся от радости — вот, говорит, дожили-таки до времечка, когда государство послало по стране коробейников с техникой! Кончился, говорит, еще один дефицит! Гонтарь еле дождался паузы, чтобы сообщить директору неприятную деталь, что за эти двигатели нужно сверх их цены платить по сто рублей за штуку. Директор аж посинел от ярости, стал хвататься за телефон: да я тебя, спекулянт несчастный, отправлю сейчас… Гонтарь не стал выяснять, куда он собирался его отправить, и смылся более чем быстрым шагом… После этого он Николаев стороной объезжал. Нет, нет, не так это легко искать клиентов. Единственно, что хорошо, — связь у него с клиентами краткая. Выяснить только, согласен он платить левую доплату, и все дело — желаю вам успехов и счастья в личной жизни. Остальное делал уже сам Залесский, он и деньги получал. И Гонтарю выдавал, что ему полагалось. Ничего получалось, терпеть можно…

Сейчас Гонтарь летел в Москву с тугим пакетиком денег для Кичигина и его сообщников — вот эти гребут солидно. Но как учил еще его дружок Кеша — никогда не считай чужие деньги… Сегодня он пойдет обедать в «Арагви» — это его любимое местечко. Жаль, некого позвать. Разве Семеняка по старой памяти? Нельзя. Залесский специально предупредил, ни с кем из министерства не вязаться.

Меж тем самолет уже заходил на посадку, и земля надвигалась все ближе и ближе. Выглянуло солнце и, отраженное от белого снега, ударило в глаза Гонтарю голубым блеском. И тут же снег внизу стал грязным и оборвался, а под крыло самолета понеслась бетонная полоса. Гонтарь застегнул меховую куртку, насунул на голову пыжиковую шапку.

…Куржиямский стоял у трапа самолета и ждал, когда откроется его дверь. Яркое солнце, сверкающая белизна собранного в сугробы снега резали глаза. Он волновался — столько раз ему приходилось вот так задерживать разных преступников, и каждый раз он волновался: честный человек никогда не может привыкнуть к жулью.

Дверь открылась, из самолета вышла стюардесса в синем форменном пальто, и сразу за ней в черном проеме появился Гонтарь.

Вот он, Жора-обжора! Вот он, грибастенький! Лоб мыслителя, в глубоких ямах спрятались бегающие глазки. Куржиямский уже нисколько не волнуется, он пристально смотрит в лицо Гонтарю с приготовленной для него приветливой улыбкой.

Их взгляды встретились — Гонтаря точно током ударило — дернулся в сторону, на мгновение замер на лестничном трапе, но идущие позади подтолкнули его, и он пошел вниз по ступеням шагами-рывками, не отрывая, однако, взгляда от лица Куржиямского, и тоже улыбался всем своим большим ртом, что делало его лицо глупым и смешным. Сойдя с трапа, он приблизился к Куржиямскому:

— Всеволод Кузьмич?! Здравствуйте!

— Здравствуйте, Томак.

— Встречаете кого, Всеволод Кузьмич?

— Вас, Томак.

— Да ну?

— Точно, Томак, — вас. Пойдемте сюда, там наша машина.

— С моим большим удовольствием… — потускневшим голосом проговорил Гонтарь и пошел рядом с Куржиямским, раскачивая в такт шагам «дипломатом» и сумкой «адкдас». — А знаете, Всеволод Кузьмич? Можете,