стараясь не оступиться и ничего не задеть, она обошла рынду, выбралась на площадку и стала спускаться.

– Говорю тебе, там кто-то есть! – громко заговорили сверху. – Колокол качается!

Тонечка ринулась к выходу.

Наружная дверь – на улицу, к спасению! – была заперта. Она зашарила по стене в поисках кнопки и нашла не сразу.

Наконец замок щелкнул, Тонечка выкатилась на мороз и нос к носу столкнулась с какой-то тенью.

Взвизгнула, чуть не упав, и метнулась в сторону.

– Я это! – сиплым шепотом сообщила тень. – Ты чего так долго?

Тонечка схватила Родиона за руку, и они, поскальзываясь и чуть не падая, побежали к пустынному шоссе.

Она перетащила мальчишку на другую сторону дороги, они забежали за стенку автобусной остановки и замерли.

– Чего такое-то?! – продолжал недоумевать Родион. – Чего это мы помчались?

Тонечка выглянула из-за остановки.

Погони со стороны музея не наблюдалось.

– Чего ты там высматриваешь?!

Тонечка взяла у него свою сумку, чтобы порыться в поисках телефона.

– Ничего не понял, – признался Родион.

– Я тоже, знаешь, мало что пока понимаю, – проговорила Тонечка. – Самое главное, я не понимаю, почему мне все врут!

– Я тебе не вру!

– Але, Саш, – с ходу начала она, как муж ответил. – Что это такое? Что за безобразие, в конце концов! Почему ты мне не звонишь целый день?! Звонил? Когда звонил?

– Минут пять назад, – подсказал Родион негромко.

– А, пять минут назад! – продолжала Тонечка чуть менее воинственно. – Ты где? Собаку кормишь, это правильно, это хорошо. Нет, мы с Родионом едем в гостиницу. Саша, я весь день на ногах, я не пойду сегодня к твоему Мишакову, не до него мне! Ну и пожалуйста!..

Она нажала кнопку и прикрыла глаза.

Все, все пропало! Он собирается к Мишакову, стало быть, полночи его не будет, явится не то что пьяный, а на рогах, утром будет болеть, кроме того, избави Бог, втюхается еще в одну криминальную историю!..

Настроение испортилось моментально и окончательно. И силы кончились, словно из воздушного шара выпустили воздух. Тонечка взялась рукой за промерзшую стену остановки и немного постояла. Дышать правда было тяжело.

– Сейчас вызовем такси, – объявила она мальчишке. – И поедем.

– Смотри, вон автобус подходит, – он показал подбородком, и Тонечка посмотрела в ту сторону. – Может, на нем? А там пересядем или пешком дойдем?

И они поехали на автобусе.

Народу было мало, как видно, после смены народ уже разъехался по домам. Тонечка сидела возле замерзшего окошка, смотрела на проплывающие мимо фиолетовые и зеленые огни. От них изморозь на стеклах казалась бриллиантовой пылью.

Ей было невыносимо одиноко – в автобусе, рядом с чужим мальчишкой, который уже почти стал своим. Ничего не случилось, она не попалась, ей, наверное, и не угрожало ничего, но мысль о том, что она должна переживать все это одна – опять, снова одна, как в прошлой жизни, как всегда! – была тяжелой и холодной, похожей на якорную цепь возле музея.

…Он собирается выпивать с Мишаковым, а не ужинать с Тонечкой и детьми.

Ей некому рассказать о произошедшем сегодня.

После того, как она познакомилась с Германом, у нее появился союзник, железобетонная опора – так ей казалось, – и вот теперь нет.

Автобус покачивался из стороны в сторону. В ноги дуло невыносимо.

Мальчишка сидел рядом, нахохлившись, и тоже молчал и думал.

Поймав ее взгляд, он буркнул ни с того ни с сего:

– Я тебе не врал! И карточку не крал! Сколько раз повторять-то!

Тонечка ничего не ответила. Какая теперь разница, крал он какую-то там карточку или не крал!..

– Я просто говорить не хотел, – продолжал мальчишка, уставившись на свои руки. Руки была красные и все в цыпках.

Батюшки, спохватилась Тонечка, мы перчатки-то ему не купили! Руки вон все в волдырях, а он художник!..

– Они сказали, что в другой раз убьют совсем, насмерть, – говорил между тем Родион. – И сроку дали неделю. Если через неделю не принесу, хана мне. Убьют.

Тонечка ничего не поняла.

– Кто тебя убьет?

– Пацаны, – ответил Родион. – Которые меня били. Ну, ты спрашивала, за что били!

– Ну?!

– Они сказали, я что-то из того дома взял, из дядькиного. А я не брал ничего! – Он с отчаянием уставился Тонечке в лицо. – И карточку вашу не брал, и оттуда ничего не брал! Я там колбасы поел! А они говорят, ты взял, ты и возвращай обратно! Или быть тебе на пере, фраер ушастый!

– Господи, – пробормотала Тонечка. – Как они тебя нашли?

– Да у дядькиного дома караулили! Я туда вернулся, когда от вас сбежал. Думал, хоть там погреюсь или съем чего-нибудь. А они меня прихватили. Ну, я в первый раз от них… того…

– Удрал?

Он кивнул.

– Только, видать, проследили они меня. Или, может, догадались, что я к вам подамся, куда мне еще-то?.. На этой улице, где гостиница, поймали и…

– Да, – согласилась Тонечка. – Дальше я знаю.

Автобус повернул так, что они повалились друг на друга, заревел, наддал и медленно пошел в гору.

– А что ты должен отдать, они тебе не сказали?

– Не-а. Не сказали, я сам знаю. А я откуда?! Вот честно! Не брал я ничего!.. Ни у вас, ни из дома!..

Тонечка взяла его руку – ледяную, тощую, от цыпок и холода жесткую, как наждак, – и сунула себе в карман.

– Не дрейфь, – ответила она словами своего мужа, бывшей надежды и опоры. – Прорвемся!

Автобус объезжал кремль, и было понятно, что скоро конечная – все вышли, они ехали вдвоем.

– А ты не догадываешься, что это может быть? – спросила она. – Я не знаю! Деньги, золото, бриллианты?.. Картины, вазы династии Цинь?

Мальчишка опять помотал головой.

– Они говорили только… что мне такой кусище не проглотить. Подавишься и всякое такое…

– Пойдем, – предложила Тонечка. – Отсюда нам близко.

Тем не менее шли они довольно долго.

Пришлось обойти просторную площадь почти по периметру, потом еще нырнуть в пешеходный переход, потом по улице Покровской вверх, к театру.

Во всех кафе было полно людей, которые сидели за столиками, ели, разговаривали и смеялись, неслышимые, но хорошо видимые с улицы, и Тонечке вдруг показалось, что все это сон.

Вот она проснется, и окажется, что никого нет в кафе и на улице, что она стоит одна посреди пустого города, и ветер гоняет по брусчатке вчерашнюю газету, а за окнами лишь тени людей и прежней жизни.

…Нужно успеть, вдруг пронеслось у нее в голове. Нужно успеть, пока жизнь не изменилась окончательно и неотвратимо. Нельзя терять ни минуты!.. Нельзя по-глупому обижаться, по-дурацки разбазаривать время. Нельзя злиться и отчаиваться по пустякам.

Это запрещено. Это наказуемо.