свежо смотрит на мир, что бы в мире до того ни случилось». В этом и заключается благословенная «поэтичность бедности», которая тонко чувствует и находит высокохудожественное в простых вещах, таких как «четкость зябкой зари, близость к природе, к наивным следам коз и собак на глине, полным воды и небес, худоба, почти растворение…»

Шаргунов писал о «новом ренессансе», поколении, аналогичном Серебряному веку, которое сильно своей полнотой, пестрым многообразием. Угрозу этому новому и естественному повороту он увидел в постмодерне, «идеологических кандалах», а также Стиле. Уже тогда, на взлете поколения, Шаргунов отмечал, что Стиль спекулятивно делается той дубиной, которая знаменует отход от традиции русской литературы и устанавливает подражание западным образцам. «Качественная», но неудобоваримая проза, к которой средний читатель остается глух, становится мандатом на прохождение в узкий круг мистагогов, пытающихся установить монополию на серьезную литературу. В этом «качестве» теряется художественность, то есть живое дыхание книги, но при этом высокородные мисты всегда могут отмежеваться от литературных простолюдинов и прикрыться своими стилистическими шифрами.

О преодолении инерции постмодернизма говорит и Герман Садулаев, но в его трактовке постмодерн не стоит искать исключительно в литературе, это не только явление искусства, оно вышло в реальную жизнь и начинает форматировать ее по своим законам. Поэтому и «группа 7.0» – не только литературное явление, ее объединяет не метод, а лозунг: «Game is over» – «Игры закончились». Игры, естественно, в широком смысле, ведь реальная жизнь, как правило, откликается на них реалиями наподобие терроризма, о котором также пишет Садулаев.

«Мы перестали играть со смыслами, с сюжетом, с читательским восприятием», – говорит Герман Садулаев. По его мысли, «литература – это закрытый текст», а не некая интерактивная структура. Только такой текст является произведением искусства. Текст, который «существует до, вне и без, то есть независимо от его прочтения», читательское восприятие никоим образом на него не влияет, у автора нет соавторов. То есть, собственно, он отрицает и игру со смыслами, экзегетическими построениями, которые могут делать как конкретный реципиент текста, так и само время.

Хотя в творчестве самого Германа можно увидеть противоречие с этим тезисом. Например, в романе «Иван Ауслендер» книга главного героя без его ведома составлена также неведомыми его учениками на основе речей, выступлений, легенды о пальмовых листьях, на которых он выводит свои письмена, а после их выкидывает. Что это как не связь автора и читателя в общем процессе соработничества?

В «Радио Fuck» он говорит о себе как о скрипторе, прилежно фиксирующем надиктованное: «Сам я просто записываю, фиксирую то, что придумал Он. Он – Писатель, а я стенографист, пишущий под его диктовку».

«Мы соавторы», – заключает Герман в первой своей книге.

Закрытость искусства – это приближение его к классицистическому восприятию, поэтому, говоря о локальности «нового реализма», который замыкается лишь на творчестве Романа Сенчина, Садулаев готов ввести иную формулу с эпитетом «новый» – «новый классицизм».

Садулаев постулирует искусство «с четкой границей между сценой и зрителем, между автором и читателем». Напомним, Шаргунов в «Отрицании траура» напирал на симфоничность и дикорастущесть искусства, которое есть «цветущий беспрепятственно и дико куст, где и шип зла, и яркий цветок, и бледный листок». Шаргунов предвещал и говорил о становящемся явлении, Садулаев делает акцент на восприятии уже объективированного феномена, оформившегося, по его мнению, в творчестве перечисленной семерки авторов.

Утверждаемая граница между автором и читателем важна как постулирование невозможности игры с текстом, превращения его в фарс, смыслового искривления. Читатель должен услышать то, что транслирует записывающий за Писателем. Если эта прямая начнет коверкаться, то подобная коммуникация потеряет весь смысл.

В своем интервью-манифесте Садулаев отмечает важность того, что наметился процесс «стягивания современной русской литературы», появился интерес к ней. А ведь он возник с того момента, когда она сама заинтересовалась реальной фактурой, живым человеком, но не концептом, провозгласила примат традиционалистичности. Это на самом деле мощный прорыв, так как еще недавно читатель более чем комфортно чувствовал себя только в окружении классики, или, как в начале 1990-х годов, приковав всё свое внимание к «возвращенной» литературе. Сейчас едва ли можно ощущать себя полноценным и компетентным читателем, не имея представления о своих пишущих современниках, о литературной среде сегодня.

Именно эту среду и создает «группа 7.0», которая находится «в живом, соединенном нитями, взаимосообщающемся пространстве современной русской литературы».

Если в вину «новому реализму» ставились репортажность, документализм, появился даже термин «литература документа», то применительно к «группе 7.0» Герман Садулаев настаивает на «взаимосвязи метафизики и социального», где «социальное является метафорой метафизического». Это важная ремарка, так как критика, так уж сложилось в последние годы, не делала такого допущения относительно нового литературного поколения. Как-то это было не принято: Прилепин – Чечня, нацболы; Садулаев – Чечня, офисный планктон и так далее по методу расклейки заранее известных бирок и ярлыков. Собственно, о семантической многослойности литературы, подключенности ее к процессам мироздания писал и Шаргунов, но этот момент у него не был услышан, и Садулаеву необходимо было еще раз сделать на этом упор.

При том что текст – «закрытая структура», Садулаев обратился к читательскому восприятию произведений, так как градус этого восприятия сейчас смещен практически исключительно к фактографичности и внешней сюжетийной канве. Соответственно, тексты остаются без должного прочтения и осмысления.

Предыдущий период нулевых, по мнению Садулаева, можно воспринимать в качестве романтического этапа, времени «эмоциональных выплесков». Сейчас идет преодоление этого через самодисциплинирование по «направлению к эстетическому совершенству». Эстетическое совершенство – перспективная задача, которая будет достигаться формулой прозы «группы 7.0» – «социальная, метафизическая, классическая, мужская».

«Мы, наша группа 7.0, хотим находиться в живом, соединенном нитями, взаимосообщающемся пространстве современной русской литературы. Это потребность. Поэтому наше сообщество характеризуется тем, что мы проявляем интерес к творчеству друг друга, к творчеству других писателей, читаем писателей старшего поколения, с большим интересом читаем тех, кто идет за нами», – заключает Герман. И это заявление также важно, ведь пространство современной литературы крайне разорвано.

Садулаев высказывает общие для своего поколения, в том числе и для «группы 7.0», претензии к современности. Она не эпична, действительность адекватна низшему жанру. Происходит скольжение по поверхности, отсутствует глубина и перспектива. Поэтому ни сага, ни роман невозможны, а только либо «Наша Раша», либо Сорокин. Повседневная жизнь просто «сутолока, борьба за существование», она находится вне территории смыслов (эссе «Золотые сны об империи»). Ее вывели за территорию смыслов, то же произошло и с простым человеком, которого брезгливо отвергли.

Вечность растворилась, она несоразмерна нашей современности. Вместо нее – момент, сиюминутное. Память рыбки, которая стирается после каждого круга по аквариуму.

Поэтому Садулаев пишет несколько соотносимых этой установке,