– медленная смерть, это закон. Правда, Эрвин не из братства, так что тебе может выпасть поблажка. Да и вряд ли кто-то из ребят захочет марать о тебя руки. Сбросят за борт, заведут движок, отгонят Сковородку на милю-другую и посмотрят в бинокуляр, что случится с тобой раньше – утонешь или попадешь на обед какой-нибудь твари…

Шпуля только всхлипывал.

– Может, ты попробуешь убедить меня, что достоин жить? – продолжил Каин после паузы. – Валяй, убеждай. Только покороче.

– Я не хотел… – выдавил из себя мальчишка.

– Попасться ты не хотел – в это я верю. А может быть, добрый дядя тебя загипнотизировал? Может, ты действовал под внушением и имеешь способ доказать это? Нет? Тогда вот. – Каин вытянул из-за пазухи веревку с уже вывязанным скользящим узлом. – Это тебе. Так будет легче. Решетка, ящик – все у тебя есть. Плюс пять минут. А больше я для тебя ничего не могу сделать.

Сделав знак Эрвину выйти, он вышел за ним сам. Щелкнул замок. Слышно было, как за тонкой переборкой рыдает Шпуля.

Каин сделал Эрвину знак молчать.

Рыдания прекратились. Стало слышно, как с противным дребезжанием металла о металл поехал по полу ящик, и Эрвин, уставший стоять без подпорки и облокотившийся наконец на поручень трапа, вспомнил, как волок за веревку по болоту почти такой же ящик, только побольше. И веревка тогда была, и ящик был, и порой подступало малодушное желание покончить раз и навсегда с нескончаемой этой мукой, а вот повеситься там было сложновато…

Оба молчали. Примерно на пятой минуте вновь загремел ящик, а переборка содрогнулась под хаотичными ударами – висящее в петле тело Шпули боролось за жизнь, споря с решением разума. Затем послышался звук падения тела на пол.

– Кислота? – спросил Эрвин.

Каин кивнул. Все было им учтено: и введенная через шприц капля кислоты, разъевшая волокна веревки, и высота подвеса, и высота ящика, и малая масса висельника. Шейные позвонки, конечно, уцелели, а что до остального – оклемается. Мальчишки вроде Шпули живучи, как сорняки.

Каин вошел внутрь. Эрвин не последовал за ним. «Повезло тебе, молись своему ангелу, – услышал он приглушенный голос Каина. – Просидишь три дня на хлебе и воде». Шпуля сипел и надрывно кашлял.

Эрвин хмыкнул и пошел прочь. Как ни крути, а все-таки было в Каине что-то от благородного разбойника. Пожалел мальчишку… Положим, предсказуемо пожалел, один лишь Шпуля этого не понял, потому что был перепуган до полусмерти, но не себе ли во вред пожалел?.. Приблизительный расчет тут же показал Эрвину, что для Каина риск лежит в допустимых границах. Само собой, Шпуля скоро все поймет, и непременно возникнет момент, когда он люто возненавидит пахана за этот жестокий спектакль по той простой причине, что мальцы напрочь не умеют винить себя, – и прежде чем до самых его печенок дойдет, что пахан спас ему жизнь, у Каина будет тайный враг. Понимает ли это Каин? Не факт. Настоящих благородных разбойников в природе не существует, а те, кто играет в них, склонны ослепляться собственным благородством…

Эрвин зашел в палату к Кристи – та вымученно улыбнулась ему. Ей досталось больше «веселой смерти», и ее выздоровление шло медленнее. Эрвин поболтал с ней на ничего не значащие темы.

– Опять ты меня спас, – сказала она, когда он уже собирался уходить.

– Если бы меня здесь не было, тебя не пришлось бы спасать, – возразил он.

– Если бы тебя не было со мной, меня сожрали бы еще на болоте. Может, на Гнилой мели, может, раньше. А может, Юст. Видишь, как все сложно завязано?

– Да, сложновато, – вежливо согласился Эрвин.

– Чересчур сложно для меня…

«И для меня», – подумал Эрвин. Он ушел, недовольный собой. Давно надо было отправить Кристи со Сковородки – куда угодно, только подальше от Хляби. На любую из планет, где можно смело ступать на камни, почву, дорожное покрытие, на что угодно без риска провалиться. Где нет ни Саргассова болота, ни Гнилой мели с ее одичавшими каннибалами, более опасными, чем болотное зверье, где общественная мораль позволяет быстро и безболезненно казнить преступника, если уж никак нельзя иначе, а не заставляет его умирать медленно и страшно. Где нет идиотской Сковородки, вечно дрейфующей в циклическом океанском течении…

Где не приходится рвать другим глотки, чтобы просто выжить.

Где жизнь как жизнь.

Самая обыкновенная. С достатком, двумя-тремя детьми, лужайкой перед загородным домиком, кошкой и собакой, цветами на подоконнике и желательно с любимым человеком.

На худой конец – с уважаемым.

Распрощался бы с Кристи навсегда – и жить стало бы куда проще. Никаких эмоций, никаких решений, идущих во вред, однозначный выбор наилучшего варианта действий в каждой ситуации, подчас самим же и созданной. Что, захотелось добавочной остроты ощущений?

Пожалуй, нет.

Тогда что? Любовь?

Точно нет. Нечто напоминающее это чувство владело Эрвином, когда он был симбионтом язычника и сам, по сути, язычником. Конечно, все дело было в сексе, а в чем же еще? Тогда он был прямо волшебный, но потом-то – обыкновенный! Умеренно насладился, отдышался и подумал: а зачем, черт побери, мне все это было надо?.. Любовь, несомненно, функция физиологии, и очень хорошо, что она угасла. Зависимость поступков от чувств попросту унизительна для мыслящего существа. Пусть хоть все человечество на всех обитаемых планетах Галактики повлюбляется и начнет творить глупости – обыкновенным людям это можно, они ведь не очень-то мыслящие…

Выходит, Эрвину Канну нельзя то, что можно другим?

Так и выходит. Что-то имеешь – что-то отдай взамен. Элементарная диалектика.

Каин торчал в ходовой рубке мрачнее тучи.

– Проблемы? – спросил, заглянув к нему, Эрвин.

– Не знаю…

– Бывает, – кивнул Эрвин. – Ты интуитивист?

– Чего?

– Я просчитываю будущее, а ты, похоже, его чувствуешь. Кстати, можно мне войти?

– Входи. – Каину не сиделось на месте, он монотонно, как маятник, слонялся из угла в угол. Эрвин, напротив, первым делом сел на вертящийся стул.

– Я знавал двух-трех хороших интуитивистов, – сказал он. – Один из них был просто феномен, он оказывался прав примерно в девяти случаях из десяти. Я все-таки предпочитаю расчет.

– А что с ним стало, с твоим феноменом?

– Он был моим инструктором по пилотированию буксира в Астероидной системе. Учил меня полагаться на приборы, а сам больше полагался на свое чутье. Один из десятых случаев убил его. Просто ошибка пилотирования.

– Ну и что?

– Человек – я имею в виду массового человека – очень сложный и очень скверный прибор. Ни калибровки, ни метрологической поверки. Ему подчас мерещится то, чего нет.

– Ну и что с того, спрашиваю?

– Прости,