две комнаты в комфортабельной коммуналке, их семья всё ж получила. Да и семья их полностью не распалась, оригинально сохранившись в перспективном виде. Однако ленью в изучении французского языка и возрастным незнанием многого он сам поставил крест на своей главной мечте. Поэтому в перспективе оставался только «худой конец», до которого ещё надо было дожить. А пока — учёба, учёба и ещё раз учёба!

Но кроме этого, уже не мечтая из-за всё-таки неумения петь, Платон иногда представлял себя на сцене, поющим под гитару или даже под большой оркестр, как его любимец Жан Татлян.

Поэтому Платон стал покупать пластинки с песнями современных эстрадных певцов, особенно в исполнении Жана Татляна, и иногда прослушивать их.

Обычно он любил это делать, когда надо было настроиться на домашние учебные занятия. В такие моменты Платон совмещал домашние концерты с занятием гантельной гимнастикой, и в заключение делал по примеру Саши Павлова по тысяче приседаний. Постепенно у него некоторые упражнения стали совпадать с соответствующими песнями.

— Эх! Жалко тогда в Москве наша гитара сломалась, а то бы я попробовал бы ему подпеть! Ведь пробовали меня в ансамбле, и успешно!? — с грустным сожалением, вспоминал тогда он.

Но чаще Платону приходилось отдыхать не за музыкой, а за расчётами и чертежами. Он так увлекался этим, что забывал про всё на свете, даже о футбольных новостях. И лишь красные уши выдавали его усердие и получаемое при этом удовольствие.

— «Платон! Ты, прям, вошёл в азарт, как бывало в детстве, когда рисовал и чертил в плане железные дороги и квартиры!?» — как-то заметила мама.

Вскоре Платон купил себе картонный, обитый коричневым дерматином, тубус для чертежей, дабы каждый раз не заворачивать рулон в газету и не заделывать его торцы. Да и нести его за ручку было удобней, нежели держать в кисти или подмышкой.

— А то мне это надоело! — сам себе объяснил он покупку.

Но больше надоело ему другое. Над ставшим ему товарищем и подопечным Валерием Пановым по-прежнему издевались некоторые недалёкие и в чём-то комплексующие работяги их цеха. И если они издевались над Пановым, то Кочет воспринимал это и как издевательство над ним самим. Поэтому он решил действовать, то есть воспитать и тренировать в Панове психологическую и моральную устойчивость, а также способность давать задирам словесную сдачу.

— «Валер! Ты слишком добр ко всем и излишне добродушен, даже порой бываешь наивен. Ты хоть сам чувствуешь, понимаешь, что некоторые над тобой просто издеваются?» — спросил он Панова после очередной пакости.

— «Да, чувствую и мне обидно! Но ничего не могу поделать! Хочу, как лучше, а получается почти всегда вот так!?» — понуро ответил Панов.

— «Валер! Одна из твоих бед состоит в том, что ты пытаешься непременно всем понравиться, угодить, подстроиться, непременно со всеми сдружиться, показаться умным и общительным! А многие воспринимают это, как твою слабость, зависимость от них! Потому пытаются тобой управлять! Считают тебя чудаком, незнайкой, и вообще, извини, дурачком! А ты слушаешь и слушаешься их, вместо того, чтобы дать им отпор и поставить их на место! А тебе всего лишь нужно изменить модель своего поведения в цехе. Это, конечно, сразу будет трудно сделать! Но вполне возможно! Я тебе в этом могу помочь! Буду твоим учителем, тренером, наставником! Хочешь?» — протянул Платон Панову спасительную соломинку.

— «Платон! А как это? Неужто получится?» — вдруг просиял Валерий.

— «Уверен в этом! Они от тебя только так будут отлетать! Ты ещё будешь потом гордиться знакомством со мной!» — успокоил он юношу.

— «Хорошо бы! Но получится ли это у меня?».

— «Валер, непременно получится! У тебя пока пониженная самооценка и практически отсутствует чувство собственного достоинства! Но ты же нормальный человек?! К тому же по культурному уровню ты намного выше большинства здесь работающих. Ты даже матом не ругаешься!? Помни, что ты из семьи офицера, значит ты фактически интеллигент!».

— «Да понимаешь? Меня всю жизнь угнетает мой жировик на голове и моё косоглазие!» — откровенно признался Валерий.

— «А ты согласись со мной, что никакой человек не виноват в том, какой внешности он родился! Так?! Какой родился, такой и пригодился! А вот какой у него стал характер, привычки, поведение и прочее — так в этом да — виноват! Так что всё в твоих руках!?».

— «Да! Согласен!».

— «Для начала ты сам дай себе установку, что ты здесь в цехе никому и ничего не должен, кроме непосредственной твоей работы! И тебе никто и ничего тоже не должен! Веди себя со всеми ровно и вежливо, приветливо здоровайся, но в разговоры не вступай, даже если тебя будут провоцировать и задирать! Постарайся стать незаметным, чтобы все как бы позабыли тебя и твоё поведение, как бы отвыкли от тебя прежнего. А если слышишь, что тебя задирают и пытаются унизить, то сразу уходи от них подальше».

— «Хорошо! Попробую!».

— «Попробуй! Но сразу это будет трудно сделать! Но ты всегда помни свою установку и под неё корректируй своё поведение! Постепенно станет получаться! И чем дальше — тем больше!» — уточнил Платон.

— «И почаще говори мне об этом, будем корректировать твоё поведение. А в самых трудных случаях я буду просто заступаться за тебя и словом и делом, вплоть до мордобоя! Я этих сук заставлю тебя уважать!» — увидел он улыбку на лице друга.

— «Здорово, Платон, попробуем!» — согласился Валерий.

И постепенно дело пошло. И когда Платон видел, что вокруг Панова опять собираются желающие позлословить, он тут же подходил к компании и включался в общий разговор, иногда просто с говном смешивая очередного неудачливого пересмешника, ставя того в интеллектуальный или логический тупик, выставляя именно его на всеобщее посмешище.

Но Платон решил учить Валеру не только оборонительному злословию, но и физическому противодействию хамам и задирам, предложив ему изучать приёмы рукопашного боя. И тот согласился в редкие свободные вечера по четвергам ходить с Кочетом на стадион «Старт» и вдали от посторонних глаз изучать самые простые, ходовые и надёжные приёмы из бокса и самбо. И здесь дело постепенно пошло. Платон показывал Валере пару — тройку приёмов, объясняя тонкости, и просил его дома отработать их.

А при следующей встрече Панов как бы сдавал экзамен Кочету. Но приёмы он делал медленно и как-то неуклюже.

— «Валер! Тебе надо эти приёмы делать быстрее, решительнее и даже зле! Тогда у тебя будет получаться! Иначе ты можешь попасть и на контрприём!» — объяснил Платон, к удивлению Валеры тут же продемонстрировав некоторые из них.

Кочету даже понравилось так опекать Панова, к тому же он всё-таки увидел