– Вы, ребята, извините, – Маришка заставила себя отвести взгляд, однако пробежавший между чародеями ток почувствовала всей кожей, – я думала, что я человек раскрепощенный, продвинутый и вообще… Но этого я все равно не понимаю.

– Не понимаешь… – мелодично повторил Альгирдас. – И никто не понимает. Мы тоже. Иди спать, ребенок, тебе с утра опять крыс по помойкам гонять.

Сумасшедший дом! Сумасшедший фейри. Медленно едущая крышей чародейка. Один Орнольф нормальный, и тот – гей. Ой, мамочки, ну и жизнь у тебя, лейтенант Чавдарова!

…Ей только очень не нравилось то, что ее парни – и Макс, и Дюха – изменили решению поселиться в гостинице и жили теперь, как собирались с самого начала, под крышей волшебного дома. Маришку так и подмывало спросить, как часто они оба видят Альгирдаса во сне? Каждую ночь? Или через раз? Но она старалась вообще не касаться этой темы. Макс, он позволял себе очень… резкие, да, резкие и грубые высказывания. Дюха каждый раз одергивал его, но Маришке казалось, что на самом деле командир готов подписаться под каждым словом. И, господи, все это после того, как они дважды на несколько минут увидели Паука. Зимой и – вот, две недели назад, когда Альгирдас неосторожно попался им на глаза во дворе.

Это и есть тот эффект, о котором говорил Орнольф?

За Макса Маришке было стыдно. А за Альгирдаса – обидно. Еще и потому обидно, что возразить нечего. Она знала, что иначе, чем у них с Орнольфом, просто не может быть. Невозможно иначе. Знала, но когда не видела их, начинала сомневаться. А слова… похабные слова… грязь, пятнающая чистую красоту Альгирдаса – за этой грязью тускнел его ясный, пронзительный свет. И слыша бесстыдные насмешки Макса, Маришка думала, что ведь, в сущности, он просто называет вещи своими именами.

Просто… нет, не так это просто. Ей казалось, что он пытается испачкать то, чего не может получить.

Нет уж, лучше вообще не думать об этом.

Нелюди, нелюди, нелюди! Да. Так – правильно.

* * *

Время шло, и Альгирдас становился все беспокойнее. Снова, как в первые дни после приезда сюда, он, казалось, не находил себе места. И Маришка объясняла это тем, что ничего нового не происходит. Это для нее жизнь полна была событий, каждый день удивлял или пугал чем-нибудь, и заставлял задуматься. А Паук, запертый в четырех стенах, или в пределах тварного мира, – уж кто там знает, что его больше гнетет, – конечно же, маялся. Он, в отличие от Орнольфа, ведущего, как выяснилось, довольно активную жизнь, не занимался ничем полезным.

А Орнольф мог бы объяснить Маришке, что проблема отнюдь не в безделье. Сам он, действительно, был очень занят, но занятия эти не выходили за рамки обычной работы обычного смертного бизнесмена. Деньги, они ведь не берутся из воздуха. Это фейри ничего не нужно, да вот Пауку, когда он живет на Меже – у них там свои тонкости. А люди в деньгах нуждаются постоянно. Особенно организации вроде ИПЭ, которые так и норовят подсунуть какую-нибудь смету, стоит лишь заикнуться о том, что Касуру с Пауком снова нужны их услуги.

Нет, их, разумеется, нельзя назвать нахлебниками. Они нужны и полезны. И если уж на то пошло, вольные охотники Паука тоже не святым духом кормятся, хотя, конечно, по большей части Альгирдас сам обеспечивает их всем необходимым…

Словом, не в безделье была проблема. Уж чего-чего, а дел у Паука Гвинн Брэйрэ всегда было в избытке. Сидеть в центре всемирной паутины, поддерживая связь и с фейри, и с людьми, отдавать распоряжения, распределять ресурсы, постоянно быть в курсе новостей – работенка нисколько не легче, чем у теневого финансового магната. А сейчас, когда ему приходилось почти вслепую отыскивать бывших зомби, случайно освобожденных Артуром, у Хельга дни и ночи были загружены делами под завязку. Как он справлялся со всем, Орнольф понимать отказывался.

Беда была в том, что уже две недели Паук никого не убивал, ни с кем не дрался и вообще сидел дома, ограничиваясь тем, что мордовал Орнольфа и иллюзорных врагов в спортзале.

Ему этого мало. Кровь сказывается – дурная кровь, проклятая и очень уж горячая. Тело она не согревает, зато душу жжет.

Поэтому, когда к исходу второй недели Альгирдас исчез, оставив короткую записку: «Похоже, в море снова неспокойно. Пойду искать кого-нибудь», Орнольф даже не удивился. К этому все шло. Паук отправился в те области Межи, где никого, кроме врагов у него не было.

«Влипнешь в проблемы – сам убью!» – сообщил Орнольф, дернув далеко протянувшуюся нить паутины.

Ответа он, конечно же, не дождался.

* * *

… Его не было два дня. И хотя они не сидели без дела эти дни, наоборот, дел как будто становилось все больше: огромный город нуждался в ежедневной чистке и уборке, все равно казалось, что время остановилось, и вообще жизнь закончилась.

– Чем меньше вокруг педиков, тем лично мне спокойнее, – заявил Макс, когда узнал, что Паук исчез.

Дюха промолчал, только поморщился. Похоже, Макс и его начал доставать своей непримиримой гомофобией. Сапожник без сапог – вот так это называется. Эмпат, который не может понять, что пора бы остановиться…

А Альгирдаса не было два дня. Не так уж долго. Для Маришки после школы Орнольфа, приучившего ее к Пауку, как приучают лошадь к седлу, собаку – к поводку и ошейнику, ничего страшного не было в том, чтобы не видеть Паука два дня, или десять, хоть год. Он есть где-то, она связана с ним. Этого достаточно. А вот Макс, он уже к вечеру стал беспокоен и резок, нервничал, огрызался на самые невинные замечания. Утром Маришка заметила, что та же болезнь настигла и Дюху.

А вернувшись с работы, она уже и сама не знала, что делать. Ее тянуло туда, где был Паук, где пахло его сигарами, где, рассыпанные по столу, блестели его украшения, где осталась небрежно брошенная в кресле книга с закладкой.

Клеммы греются, так выразился Орнольф зимой. Чары в серьге смягчают действие, производимое Альгирдасом на людей, смягчают, но ведь не сводят на нет. Почему им, Дюхе и Максу, Орнольф не помог так же, как помог полгода назад Маришке? Было это небрежностью? Или им помогли, но у ребят не было незримой ниточки, связывающей их души с душой Паука, а значит не было и защиты?

Им помогли привыкнуть, а дальше – как хотите. И лучше им уйти, пока есть возможность. Лучше. Но ведь они не уйдут.

А вечером в пятницу они еще в холле почувствовали: что-то изменилось. И Орнольф, даже не сняв куртку, быстро пошел, почти побежал на третий этаж. А Маришка, может, и позлорадствовала бы по поводу того, как, не озаботившись и предлогом, ее парни заторопились вслед за датчанином, если бы сама всей душой не стремилась туда же.

Увидеть его! Ничего больше не нужно.

Паук, скрестив ноги, сидел на диванчике и сосредоточенно расчесывал волосы. Вдумчивый и серьезный. Он не бывал таким, даже когда беседовал с Орнольфом о каких-нибудь жизненно важных материях. Разве что, когда ногти красил.