никогда не позволяла себе ничего столь банального, как крик. Но кто знает, был ли это крик разочарования или триумфа?

После той ночи возникла своеобразная, очень сдержанная вражда между Миньон и мамой. Собака больше не лаяла. Она лишь ворчала, скаля свои маленькие острые зубки. Она никогда не спускала с мамы глаз. Стоило ей вздремнуть в саду, как Миньон прокрадывалась под ее стул и не позволяла Лидии подходить близко. Каждый раз, когда мама просыпалась, они скалили зубы друг на друга – мама и собачка.

Мама объяснила:

– Может, это ей только на пользу? Может, нужно время от времени ненавидеть, как ты думаешь?

– Да, – сказала Лидия, – ты, пожалуй, права.

– Несомненно!

Мало-помалу они нашли нужный им берег, каменистый и захламленный, находился он довольно далеко, но, во всяком случае, это был берег. Большое объявление возвещало, что это частное владение и что пляж предназначен для застройки.

Они шли туда каждое утро, расстилали купальные простыни на камнях и смотрели, как мимо проплывают лодки с алыми парусами. Однажды мама, сунув ноги в воду, сказала:

– Никаких ракушек здесь нет!

– Нет, – согласилась с ней Лидия, – я читала, что ракушки привозят только к началу сезона и рассыпают на пляжах, чтобы приезжие находили их.

– Почему ты не плаваешь? – спросила мама. – Ты ведь здесь для того, чтобы плавать?

– Мне не хочется.

Вблизи от берега лениво скользила маленькая парусная лодка, она везла целую ораву молодежи, ничуть не скрывавшей своего веселья.

– Плыви к ним, – сказала мама. – Сделай же что-нибудь самостоятельно.

И она стала махать веселому обществу своей шляпой, как у тореадора.

– Милая мама, не будь так легкомысленна! В Барселоне…

– Да-да, знаю: в Барселоне я вела себя очень сдержанно и строго. Но это было тогда!

– А что ты изображаешь сейчас? – спросила Лидия.

Но ответа далее не последовало, и лодка проскользнула мимо.

Хозяин накрывал обед в галерее, увитой зелеными растениями, и дамам всегда ставили свежие розы. Он охотно оставался в их обществе, иногда облокотившись на большой белый холодильник, занимавший почетное место у шпалеры[123]. Он вслушивался в чужеземную речь и спешил выказать малейшие знаки внимания; что-то поправлял, что-то менял или шепотом осведомлялся, хороший ли соус или вино. Ради мамы и Лидии он перенес традиционное французское время обеда на более поздний час. И пребывал в постоянном беспокойстве оттого, что у них, возможно, нет средств есть досыта. Поэтому он время от времени подходил к их калитке с какими-либо лакомствами в корзинке, прикрытой белой салфеткой, и говорил, что эти лакомства, мол, остались после еды – их в конце концов все равно придется выбросить. Корзинка, словно бы в рассеянности, ставилась возле калитки, прежде чем он возвращался к себе.

Однажды после обеда он отвел Лидию чуть в сторону и попросил зайти в комнату, где принимали гостей; речь шла о сущей безделице. Он дал ей маленькую коробку, полную ракушек, и наспех объяснил, что одни туристы оставили ее в пансионате, они побывали до этого в Греции.

– Но, мадемуазель, вы понимаете… не все сразу?

– Естественно, не все, – отвечала Лидия. – Лучше если она найдет лишь две-три ракушки за один раз.

– А в остальном все хорошо?

– Спасибо, cher monsieur, все хорошо.

Лидия сунула коробку в свою сумку, а потом вытащила оттуда ракушку с надписью: «Память о Микенах».

Они продолжали ходить к морю, они были на Ривьере уже десять дней. Каждый день выстраивался по одному неизменному шаблону: ссора с собачонкой, завтрак месье Бонеля, пляж, сиеста в саду у англичанина, обед и долгий вечер.

Но однажды утром пришла телеграмма, хозяин положил ее возле маминой кофейной чашки. Прочитав ее, она сказала:

– Ужасно. Они хотят, чтоб я вернулась домой.

Он прошептал:

– Кто-то умер?..

– Вовсе нет. Мне присудили премию. Я должна ее получить.

– Деньги? – с надеждой спросил он.

– Нет, – ответила Лидия, – только слава. – Она перевела текст телеграммы: – «Премия присуждена за огромный вклад в искусство, сделавший нашу страну известной далеко за ее пределами».

– Я не поеду, – заявила мама. – Но надо послать красиво составленную телеграмму!

Хозяин повез их в Жуан-ле-Пен в почтовом автомобиле и остановился у телеграфа.

– Спасибо, мой друг, – сказала мама, – не ждите нас, мы вернемся теперь поздно, приедем, когда приедем.

Зайдя на телеграф, они взяли бланки.

Лидия предложила:

– По состоянию здоровья?

– Абсолютно нет. С Ривьеры не дают телеграмму о том, что плохо себя чувствуют, такие посылают только из дома.

– Ты уверена? В одной из новелл Сомерсета Моэма некто заболевает и умирает в роскошном отеле на Капри, а гроб…

– Да, но это ведь всего-навсего литература. Возьми новый бланк. Сначала поблагодари: мол, горда, рада, удивлена и так далее. Но на что мне сослаться? Что кто-то другой был бы более достоин получить эту премию?

– Нет, это невежливо. И могут подумать, что ты кокетничаешь.

– Но ведь это я как раз и делаю, – сказала мама, – да и вообще, нет никого другого, кто был бы более достоин. Быть может, причина – длительный круиз?

– Нет-нет!

Мама воскликнула:

– Но не могу же я сказать, что хочу: пусть меня оставят в покое! Здесь слишком жарко! Я устала от всей этой истории, а от тебя никакой помощи нет.

И как раз в эту минуту к ним подошел весьма элегантный седовласый господин и спросил, не может ли он хоть как-то им помочь.

– Вы здесь совсем недавно, – сказал он, – а я живу в этой маленькой колонии уже целый год; я знаю все, что только стоит знать в Жуан-ле-Пене, и мне доставило бы удовольствие дать небольшие советы вновь прибывшим. Моя фамилия – Андерссон.

– Как любезно с вашей стороны, – сказала мама, – один момент… Лидия, напиши все самое прекрасное, что ты только знаешь и что я рассчитываю на веселый праздник, когда вернусь домой. Вот это и называется – индивидуальность.

– Хорошо, – сказала Лидия.

Мистер Андерссон эскортировал их в бар и сказал, что бар этот в настоящее время почти все время открыт. Здесь можно, разумеется только во время сезона, увидеть интересных людей: кинозвезд и миллионеров, не говоря уж о тех, кто годами экономит ради того, чтобы провести неделю на Ривьере. Это тоже очень интересные господа, захватывающе интересные. Быть может, стаканчик шерри?

– Нет! – воскликнула Лидия. – Мама терпеть не может шерри!

Мистер Андерссон взглянул на нее, взглянул удивленно.

– Прекрасно, Лидия, – сказала мама. – Ты растешь!

Было слишком жарко, шляпа давила на лоб, и мама вполуха слушала пригласившего их человека, жаждавшего показать им игральное казино в Монако. Это доставило бы ему удовольствие.