Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Комната Карин была девичьей светелкой в белых тонах, наверняка такой же, как во времена ее детства. Наши кровати стояли каждая у стены, между ними – окно с белыми занавесками, откуда открывался вид прямо на сад дядюшки Хуго. Почему-то Карин не подходила этой комнате, не подходили ее серьезность, ее беспокойные глаза. Каждый вечер, пока не заснет, она читала Библию.
Однажды вечером она спросила, верю ли я в абсолют[115].
– Что ты имеешь в виду? – спросила я.
– Веру в единственное, в единственный путь к спасению и отказ от всего, что может тебе помешать. От всего.
Я не знала, что должна ответить. Она вошла и положила свой золотой браслет мне в руку.
– Это бабушкин, – сказала она. – Я слишком люблю его и потому должна отказаться от него. Поверь мне, я делаю это с радостью, я чувствую облегчение!
Она разглядывала меня с суровой нежностью. А потом продолжила чтение.
Тетушка Эльса была разочарована, – возможно, она полагала, что дружба между Карин и мной сделает искреннее и веселее ее длинные письма к любимой сестре, моей маме.
Однажды тетушка Эльса пожелала, чтобы мы вышли на воздух, поскольку на дворе стояла прекрасная погода. Она выбрала путь напрямик по лугам. Там росли дикие маки. Стояла жаркая, безветренная погода. Тетушка Эльса была в темных очках. Она не произносила ни слова. Только когда мы отошли далеко от города, она спросила, слышала ли я когда-нибудь о потайных микрофонах, о прослушивающих устройствах. Я ответила, что слышала о них, но ведь не могли же они оказаться в обычной усадьбе священника?
Посмеявшись над моими словами, она сказала:
– Он не верит в них. Он не верит ничему дурному о своей стране. Но сподручные дьявола есть повсюду.
Тетушка Эльса говорила очень долго, – казалось, она едва сдерживается. В конце концов она сказала:
– Передай привет моей сестре, попытайся рассказать ей обо всем том, о чем я не осмеливаюсь ей написать. Теперь мне пора домой, надо приготовить обед. Хуго ест совсем мало. Он надрывается, работая в собрании.
Я спросила:
– А он разве не понимает, что происходит?
Тетушка Эльса не произнесла ни слова. Было слишком жарко, а я еще не знала, как вести себя, если люди рядом с тобой несчастны; но я подумала, что ей ведь приходится защищать дядюшку Хуго. Защищать… в том числе и от тоски по дому. От осознания того, какой опасностью грозит непонимание сухих религиозных догм.
Под конец она спросила:
– Ты говорила с Карин? Вы говорили друг с другом? Вы друг друга понимаете?
– Да! Конечно, я люблю ее.
– Она рада? Она спокойна?
– Конечно! Совершенно спокойна!
В самый последний вечер перед отъездом тетушка Эльса поднялась по лестнице в нашу комнату и поставила на стол бутылку красного вина; она сказала:
– Не говорите об этом ему, он, должно быть, не поймет.
Она улыбнулась и ушла.
– Как мило с ее стороны, – промолвила Карин. – Ей хочется сделать нам приятное. – Карин наполнила стаканы. – Ты не знаешь, – продолжала она, – ты не знаешь! Это обрушивается – как водопад, как звуки музыки, ты совсем близко от абсолюта, а потом это снова исчезает. Мама не знает, никто… Все становится ненужным, и так страшно…
Я осторожно спросила:
– Но как ты представляешь это для самой себя? Я имею в виду – прямо в жизни?
Карин, глядя мимо меня, сказала:
– Любить – это и есть абсолют. Прежде всего Бога. А затем своих ближних, своих врагов, самого крошечного воробья и былинку. Поэтому, – добавила она, – у меня нет ни сил, ни времени любить тех, кто ждет моей любви. Я вынуждена с этим смириться.
Я заметила:
– Но кто для тебя ближний, ведь мы – люди обычные, мы любим тебя, я имею в виду нашу семью, друзей, твоего близкого друга?
Карин улыбнулась и объяснила:
– Ты не понимаешь – я могу почитать их, я могу почитать вас, вы – это дар, за который я благодарна, но это не то, что я должна сохранить для себя самой.
Я не поняла, не поняла тогда. Я восхищалась все так же, но была сбита с толку.
На другое утро мне пришлось поехать вместе с дядюшкой Хуго и тетушкой Эльсой в Швейцарию, в Гриндельвальд, который они любили и в котором решили провести отпуск. Потом я должна была вернуться в Финляндию. Карин осталась дома, она стояла на лестнице и смотрела на нас, такая же серьезная, как всегда.
Гриндельвальд представляет собой весьма грозный ландшафт, где на фоне упорядоченной идиллии возвышаются опасные острые вершины, где черная тень опускается слишком рано, так что не видно горизонта…
Вместе с большой группой туристов мы поднимались выше и выше среди немыслимой красоты цветов. У дядюшки Хуго были с собой альпийский посох и фотоаппарат. Он часто останавливался и фотографировал, он менял пленку, он забегал то и дело в сторону… и тут внезапно исчез. Его искали, настороженно спорили меж собой, время шло. Тетушка Эльса молча и неподвижно сидела на камне, за темными очками она скрывала свой страх. Я поняла, как любила она дядюшку Хуго!
Когда его наконец нашли, он, не чувствуя никакого стыда, был весел, как всегда, и улыбался, сверкая слишком белыми зубами. «Небольшое приключение! – сказал он. – А теперь отправимся дальше в этот чудный свободный мир».
Мы подошли к маленькому горному озерцу, в котором отражалось небо, оно лежало словно голубой драгоценный камень среди ужасных крутых обрывов. Тетушка Эльса, повернувшись ко мне, наконец вымолвила:
– Понимаешь, это озеро такое же, как он. Чистое!
В пору своих первых путешествий я держала пари с самой собой: плавать в каждом новом водоеме, какой только встретится по пути, – в реке, в море, в озере, – но горные озера все-таки слишком холодны.
4
Прошло много лет, после войны[116] приехала Карин и остановилась у меня. Она встречалась с моими друзьями и всем понравилась, они были очарованы ею и говорили: «Неужели вы в самом деле родственники? Она такая красивая и такая спокойная!»
Карин все больше молчала. А они и не знали, что были представлены святой.
Теперь я любила Карин, не завидуя ей. Мне хотелось одарить ее, дать все, что ей может понадобиться и что придется ей по вкусу. Но каждый раз ей необходимо было сначала пойти в ванную и побеседовать с Богом, дабы узнать, можно принять мой дар или нет. В иных случаях она считала, что может его принять, но большей частью дар необходимо