отца. Иногда он воображал, будто провел в этом городе всю свою жизнь, здесь родился и здесь умрет от старости, а все прежнее было лишь сном, хотя плотно насыщенным событиями и ярким, но все-таки сном. Такова участь почти всего, что миновало, завершившись и дойдя до развязки, – уже в силу своей завершенности оно кажется нам сном. То, что безвозвратно ушло в прошлое, похоже на пепел на рукаве.

И вот в 1993 году к нему приехал связной, о чем Тупра предупредил Тома накануне, хотя ни он сам, ни Блейкстон своим визитом его так и не удостоили, на сей раз это не был один из тех простых курьеров, которые раз в полгода, без перебоя, привозил ему деньги. К нему прислали нового человека, наверное, кого-то из начинающих, из стажеров. Несмотря на предупреждение, Томас отправился на встречу, прихватив свой старый “андерковер”, и вел себя бдительно, как и положено вести себя с любым незнакомцем. Они встретились в одном из лобби-баров “Гарольда”. Томас к тому времени успел полюбить этот отель и порой ходил туда почитать газеты, словно оказался в городе проездом.

Там его ждал молодой пижон, на вид рыхловатый и безобидный, с очень правильной речью, опрятный, с нелепыми диккенсовскими кудрями, обрамляющими лицо на манер пестрой рамы (поскольку волосы у него были покрашены в два цвета – светлый и каштановый, что в девяностые годы было очень модно). Он представился как Молинью – эта похожая на французскую фамилия нередко встречалась в Англии и могла считаться признаком родовитости. Пижон сразу сообщил ему следующее: после падения Берлинской стены и галопирующего распада СССР никто в странах Восточной Европы уже не следит так пристально, как прежде, за происходящим за ее пределами. Штази и другие спецслужбы больше озабочены собственной судьбой и боятся, как бы в один прекрасный день их сотрудников не подвергли репрессиям или не устроили над ними самосуд – в зависимости от дальнейшего развития событий (после того, что случилось с четой Чаушеску в Румынии, мало кто чувствует себя в полной безопасности). Все стараются спасти собственную шкуру, разбегаясь врассыпную или уничтожая компрометирующие их архивы.

– Нам не кажется, – употребил он хвастливое множественное число, которое, вне всякого сомнения, подразумевало и Тупру, – что кто-то может сейчас думать о сведении старых счетов, это волнует их в последнюю очередь. Что касается Ольстера, то там намечаются реальные положительные сдвиги, о которых пока, правда, помалкивают, и вряд ли там захотят, чтобы процесс затормозился из-за какой-нибудь опрометчивой акции, вызванной лишь чувством мести. Хотя всегда остается возможность, что некий упертый фанатик рискнет пойти на это, ведь в человеческой психике разобраться трудно. – Молинью использовал слово “психика”, поскольку в выборе слов, судя по всему, был педантом. – Еще будут, конечно, и теракты, и покушения, прежде чем установится мир или нечто похожее на мир. Мы это признаем, ведь не случайно за последние двадцать лет с двух сторон погибло три тысячи человек. Но современная линия – это линия на смягчение, на то, чтобы нерешенное оставить нерешенным, по крайней мере до часа реинкарнаций. – Собственная метафора ему самому понравилась, и он наградил себя за нее громким смехом. – В общем и целом, – добавил юнец, – мы считаем, что пора вам возвращаться, пора выбираться отсюда, мистер Невинсон, то есть, простите, мистер Роуленд. Но пока не для того, чтобы восстановиться на службе. Если однажды вы там потребуетесь… Но можете и не потребоваться, мы ничего не готовы обещать заранее. Вы потеряли форму, так как слишком долго бездействовали.

Вот таким беспардонным образом он объявил Тому о грозящей ему окончательной отставке.

– Однако действовать надо постепенно. Вы уже можете вернуться в Лондон, пожить там и посмотреть, как пойдут дела. Пожить где-нибудь в центральном районе, – не сомневайтесь, вам не придется селиться на окраине, словно опять попадая в ссылку. Но и достаточно далеко от нас, во всяком случае пока. Подальше от тех немногих, кто знает вас в лицо, знает, кто вы такой, поскольку большинство считает вас умершим. Вам вряд ли что-то будет угрожать. И все же лучше соблюдать осторожность. Лучше сохранять вашу нынешнюю внешность и не заглядывать ни в наши здания, ни в Форин-офис.

Этот свистун, подумал Том, позволяет себе говорить от лица некоего “мы”, исключая из этого “мы” меня. Однако решил, что не будет ставить Молинью на место прямо сейчас, ведь парень выступает в качестве эмиссара Тупры. Тома бесила его дурацкая наполеоновская завитушка, прилепленная ко лбу и похожая на таракана, ему очень хотелось взять ножницы и срезать ее.

Но в то же время он чувствовал понятное волнение и благодарность, а еще – смешное желание поцеловать этот выпуклый лоб за то, что парень принес ему добрые вести: Том наконец-то сможет уехать отсюда, вернуться в Лондон. Ведь в эти так медленно тянувшиеся годы он нередко после окончания школьных занятий шел на вокзал и проскальзывал на перрон с табличкой “Поезда на Лондон”. Смотрел, как они подъезжают, эти поезда, как останавливаются на пару минут, маня его своими открытыми дверями. Он испытывал огромное желание сделать всего несколько шагов, подняться в вагон и уже там купить билет. Это было очень просто, очень естественно, столько пассажиров без долгих раздумий поступали именно так. А вот для него такой поступок был невозможным, столь же невообразимым, как решение сесть на корабль и поплыть на Яву. Когда он окажется в Лондоне, от аэропорта Тома будет отделять всего несколько остановок на метро, а оттуда прямой самолет доставит его в Мадрид, к Берте и законным детям, вернее, старшим детям. Он с тоской наблюдал за отправлением поездов, иногда почти с болью – в те дни, когда совсем падал духом. И наблюдал за ними, как деревенский житель восемнадцатого века, который смотрел на поезда со своего поля или с дороги, но всегда только издали.

– И когда мне можно будет тронуться? – спросил он Молинью.

– Через неделю вам окончательно подготовят маленькую квартиру на Дорсет-сквер – это рядом с Бейкер-стрит, как вы знаете. Она действительно очень маленькая, на самом деле скорее даже мансарда, но для временного проживания вполне годится. Вы нам сообщите, когда надумаете переезжать. Можете не спешить, мансарда будет вас ждать.

Юный Молинью, конечно, и понятия не имел, что во время Второй мировой войны один из отделов знаменитой УСО располагался в доме номер один по Дорсет-сквер. Томасу хотелось знать, не в том ли самом здании его хотят поселить, хотя бы только “временно”, и не остался ли дом и через полвека собственностью спецслужб. “Собственность Короны сохраняется за Короной навсегда,