– Тебе хорошо, Беатрис? Ты выглядишь совершенно счастливой, – крикнул мне Гарри, глядя в мое сияющее лицо.

– Да, Гарри, я действительно очень счастлива, – с некоторым нажимом сказала я. – Широкий Дол преуспевает, мы с тобой оба удачно вступили в брак, мама, наконец, всем довольна. Да и мне больше нечего желать.

Добродушная улыбка Гарри стала еще шире; его лицо, которое благодаря кулинарным изыскам Селии становилось все более пухлым и округлым, так и светилось от счастья.

– Вот и замечательно, – сказал он. – Я рад, что все так отлично устроилось для всех нас.

Я улыбнулась, но промолчала. Я знала, что он намекает на мое прежнее нежелание выходить замуж за Джона. Гарри никак не мог понять, каким образом мое полное неприятие этой идеи вдруг обернулось столь улыбчивым согласием. Мне также было ясно и кое-что другое: Гарри не мог не думать о моем грозном обещании вечно быть с ним рядом и вечно оставаться в Широком Доле. Он и боялся этого, и страстно жаждал тех мгновений, когда я разрешала ему подняться в потайную комнату на чердаке западного крыла. Какой бы любящей женой ни была теперь Селия, какой бы наполненной ни была теперь жизнь самого Гарри, он по-прежнему стремился – и всегда будет стремиться! – к тому извращенному наслаждению, которое ждало его на чердаке, вдали от освещенных серебряными канделябрами привычных залов и коридоров нашего дома. С тех пор как я вышла замуж, мы встречались там с Гарри раза два или три от силы. Джон без возражений воспринимал мою привычку поздно засиживаться в кабинете за работой, да и сам порой отсутствовал всю ночь, будучи занят с кем-то из пациентов, особенно если, скажем, принимал тяжелые роды или находился у постели умирающего. Такие ночи я использовала по-своему: вместе с Гарри поднималась в комнату на чердаке, ремнями привязывала своего брата к крючьям в стене и подвергала его самым разнообразным мучениям, какие только могла придумать.

– Да, я тоже очень рада, – кивнула я Гарри, и мы снова схватились за руки и галопом помчались по составленному другими парами коридору в обратном направлении. Затем мы, снова кружась впереди всех, исполнили все необходимые фигуры танца, и танец наконец-то закончился; музыканты стали щипать струны, обозначая паузу, но Гарри все продолжал кружить меня, так что пышная вышитая юбка моего темно-красного платья облаком разлеталась вокруг моих ног. К сожалению, это кружение вместо восторга вызвало у меня дурноту; я сильно побледнела и вырвалась из рук Гарри.

Джон мгновенно оказался рядом со мной. Селия тоже. Они оба были само внимание.

– Ничего страшного, – задыхаясь после быстрого танца, поспешила я успокоить их. – Выпью холодной воды, и все пройдет.

Джон щелкнул пальцами одному из лакеев, и ледяная вода в зеленом винном бокале смыла вкус подступившей к горлу желчи. Я машинально прижала холодный бокал к разгоряченному лбу. И даже ухитрилась слегка улыбнуться Джону, сказав:

– Вот и еще один пример чудесного исцеления для блестящего молодого врача.

– Но я не только знаю, как исцелить этот недуг, но и то, что сам, похоже, послужил его причиной, – тихо сказал он, и в голосе его прозвучала нежность. – Пожалуй, на сегодня танцев с тебя довольно. Давай-ка лучше тихонько посидим в столовой. Тебе оттуда будет все прекрасно видно, но танцевать тебе больше нельзя.

Я кивнула и, опершись о его руку, прошла с ним в дом, а Селия и Гарри тем временем начали следующий танец. Джон не сказал мне больше ни слова, пока мы не уселись у окна, выходившего на конюшенный двор, и нам не принесли полный кофейник горячего крепкого кофе.

– А теперь, моя очаровательная задира, – спросил Джон, передавая мне чашку с кофе, приготовленным именно так, как мне больше всего нравилось: без молока и с большим количеством коричневого паточного сахара, – признайся, когда ты собиралась снизойти до своего мужа и объявить ему эту добрую новость?

– Ты это о чем? – спросила я и с притворной наивностью уставилась на него широко раскрытыми глазами.

– Не выйдет, Беатрис, – сказал он. – Ты забываешь, что имеешь дело с блестящим диагностом. Я ведь заметил, что по утрам ты отказываешься от завтрака, что груди твои увеличились, а соски набухли. Может быть, тебе лучше самой рассказать о том, что уже и так поведало мне твое тело?

Я небрежно пожала плечами, потом лучезарно улыбнулась ему поверх чашки и сказала:

– Ты же сам назвал себя «блестящим диагностом», вот ты сам и говори.

– Хорошо, – согласился он. – По-моему, мы очень кстати так быстро поженились! Мне кажется, у нас будет сын. И на свет, по моим подсчетам, он должен появиться в конце июня.

Я опустила голову, чтобы скрыть облегчение, которое он мог прочесть по моим глазам; он и не сомневался, что я забеременела в тот, самый первый раз, еще до нашей свадьбы. Откуда же ему было знать, что на самом деле ребенок должен родиться в мае. И я с улыбкой посмотрела на него. Нет, это был не Ральф. И не хозяин Широкого Дола. И все же Джон был очень, очень мне дорог!

– Ты рад? – спросила я, и Джон, встав со стула, опустился возле меня на колени и крепко обнял обеими руками, уткнувшись носом в мою теплую надушенную шею. Потом он поцеловал мои пополневшие груди, выступавшие из выреза платья под невыносимым давлением туго зашнурованного корсета, и сказал:

– Я очень рад. Вот и еще один наследник «Линий МакЭндрю».

– Наследник Широкого Дола, – мягко поправила я его.

– Значит, наследник и денег, и земли, – согласился он. – Сильная комбинация! А если к этому прибавятся также ум и красота, у нас прямо-таки само совершенство получится!

– И к тому же на месяц раньше, чем позволяют приличия! – беспечно заметила я.

– Ничего, я тоже придерживаюсь старых обычаев, – весело возразил Джон. – В конце концов, и крестьянин только стельную корову покупать станет.

Господи, зря я беспокоилась, не зная, как сказать ему о своей беременности! В его душе не возникло ни тени сомнения – во всяком случае, в те первые, исполненные нежности мгновения. Да и потом, по-моему, тоже ни разу. Когда он обнаружил, как туго я затягиваю корсет, то настоял, чтобы я немедленно его сняла. Он даже поддразнивал меня, говорил, что я слишком рано начала толстеть; ему в голову не приходило, что этот ребенок зачат на пять недель раньше того дня, когда мы с ним впервые предались любовной страсти у меня в кабинете, прямо на полу перед камином. И в течение всей той холодной зимы, пока тело мое упорно округлялось, а я сама каждую ночь сгорала от страсти, Джона только радовала моя уверенная, смелая чувственность, и он, видя, что я счастлива и хорошо себя чувствую, не задавал никаких ненужных вопросов.

И вообще никто мне никаких вопросов не задавал. Даже Селия. Я всем сказала, что ребенок родится в июне, и мы заранее пригласили акушерку именно на это время, хотя я прекрасно знала, что она понадобится мне значительно раньше. И даже когда зимние холода сменились теплом и зеленью весны, я не забывала, что должна скрывать истинный срок своей беременности и то, что я стала все быстрее уставать. Я старательно делала вид, что по-прежнему чувствую себя прекрасно, а через несколько недель после того, как я сама впервые почувствовала движение плода, я в присутствии Джона испуганно прижала руку к животу и сказала изумленно-восторженным шепотом: