Существует четыре формы проступков, подпадающих под определение безбожия, сформулированных в законе. Я подчеркну, в афинском законе. Первым является нарушение правил проведения религиозных праздников. Поскольку я никогда не принимала участия в праздниках, лишь однажды была приглашена возглавлять процессию женщин-чужеземок во время Панафиней — и мое поведение во время оной здесь не обсуждалось, — не вижу причин, по которым меня можно обвинить в безбожии на этом основании.

Второе деяние, характеризующее безбожие, — это похищение храмовых средств, по которому обвинений мне не предъявлено.

— Изготовление статуи Афины было оплачено из общественных фондов, Аспасия, — прервал меня Гермипп, — значит, я могу сделать вывод, что ты похитила общественные средства.

— Гермипп, я приглашу тебя в дом Перикла, где живу, и можешь поискать там золото. Либо пойдем прямо сейчас, либо прекрати трактовать афинские законы так произвольно и включать в них все, что тебе заблагорассудится. Кроме того, я могу предположить, что это ты намерен похитить общественные средства, учредив сегодняшний суд. Советую тебе взглянуть на многочисленных судей, чей труд будет оплачен из общественных средств.

Несколько стариков застучали об пол тростями в знак одобрения моих слов. Мне это придало уверенности, и я стала продолжать в том же духе:

— Третий вид проступков, относящихся к безбожию, есть ограбление храма. И скажу опять, если ты считаешь, что я похитила деньги или какой-то предмет из храма, то я требую от тебя доказать это прежде, чем обвинять меня.

— В этом тебя не обвиняли, Аспасия, как ты сама знаешь. Может, это ты собираешься продержать нас тут до вечера? А если не так, то прекрати услаждаться звуками собственного голоса и переходи к делу.

— Правильно! Правильно! — раздались многие голоса в поддержку Гермиппа.

И к сожалению, его слова перевесили те небольшие симпатии, которые я сумела к себе вызвать. Возможно, Сократ был прав: мне лучше было играть роль покорной и робкой женщины. Он наметил для меня линию защиты, и все, что от меня требовалось, это следовать ей.

— И последняя категория проступков, ведущих к обвинению в безбожии, включает следующее. Не положено совершать действия, оскорбляющие богов. Афиняне, в отношении этой категории я прошу вас выслушать показания Диотимы, верховной жрицы Афины, которая намерена свидетельствовать в мою пользу.

Стало так тихо, когда Диотима поднялась со своего места, что было слышно, как трепещут в воздухе крылышки мух. Она откинула с лица длинное белое покрывало, защищавшее ее от солнца, и заговорила:

— Я вознесла молитвы богине, после чего изучила внутренности жертвенного овна. Они не имели повреждений. Смертные могут предполагать, что Аспасия нанесла оскорбление Афине, но богиня выразила другое мнение. Это все, что я имела сказать по данному делу.

В отличие от остальных свидетелей она не вернулась на свое место, а снова покрыла голову и покинула театр, оставив за собой волну шепота. Судьи оживленно бормотали о чем-то между собой.

Я встала, намереваясь воспользоваться благоприятной ситуацией.

— Суть закона ясна. Действия, оскорбляющие богов, должны быть наказаны. Но недовольство моими действиями высказано только вами. Как все только что слышали, богиня Афина не гневается на меня.

Гермипп не казался обескураженным или удивленным показаниями Диотимы.

— Я благодарю тебя, Аспасия, за напоминание о том, что на Олимпе живет много богов, а Диотима вопрошала только одного из них, великую Афину. Если ты хочешь доказать свою невиновность, то следовало обратиться к каждому из олимпийцев. Боюсь, что, хоть Афина не имеет на тебя обиды, не все из богов могут согласиться с ней.

Мне показалось, что он дает давно заготовленный ответ. Может ли быть, что кто-то — почему не сама Диотима? — намекнул ему на суть ее показаний. Судьи с облегчением отставили мысль о моей возможной невиновности и принялись громко выражать одобрение Гермиппу.

Моя уверенность стала гаснуть. Я не только не сумела ни в чем убедить собравшихся, но даже теряла власть над собой, если признаться.

— Афиняне, прошу, выслушайте меня! У меня нет ни родственников, ни семьи, ни крова над головой. У меня нет отца, который мог бы обо мне позаботиться, нет братьев, могущих защитить меня, нет места в обществе за стенами жилища Перикла. Я не представляю для вас никакой угрозы! Вы слышали слова жрицы, я невиновна!

Но в глазах, устремленных на меня, не было сочувствия. Передо мной сидели вздорные, сварливые старики, для которых уже не было места ни в военной, ни в политической жизни Афин. Их тяжкие труды и добрые поступки, как и те военные подвиги, которые они, возможно, когда-то и совершали, были давно позабыты теми, кто управлял городом сейчас. Они расстались с утехами, даруемыми вином или женскими ласками, им давно безразлично восхищение юностью. Кто знает, сколь многие из них состояли друзьями Кимона, брата Эльпиники? Эти старики по своим взглядам были ближе к Алкивиаду, чем к Периклу. Они были другим поколением — поколением, которое считало проекты Перикла слишком безрассудными и дорогими. В этот момент мне казалось, что эти люди жаждут моей крови. Я могла бы найти более убедительные аргументы, могла бы сцепиться в словесной перепалке с Гермиппом и, возможно, даже выставить его дураком. Но я понимала, что чем больше я преуспею в этом, тем более опасной покажусь им. А значит, меня следует изгнать, заставить молчать или принудить вести жизнь публичной девки.

Мне хотелось лечь на алтарь и умереть.

Неожиданно поднялся Перикл и жестом приказал мне сесть. Я не знала, что он собирается сказать.

— Афиняне, могу ли я воспользоваться своим правом гражданина и выступить на суде? Вы выслушаете меня?

Громкий одобрительный шум донесся со стороны судей. Речь такой знаменитости, как Перикл, явилась для них дополнительным аттракционом, спектаклем, которого никто не ждал. Разумеется, они рады выслушать выступление стратега.

— Я знаю, что многие из вас не одобряют моих мер, но позвольте мне напомнить, что именно я предложил оплачивать службу судей. До того как я установил такой порядок судоведения и он оказался привлекательным для наших старших сограждан, судьям приходилось участвовать в процессах бесплатно. Я надеюсь, что заработанные сегодня деньги доставят всем вам удовольствие и вы внесете пользу в нашу экономику.

С его стороны было настоящей находкой напомнить им, что они у него в долгу. Никто не мог так блестяще начинать свои речи, как Перикл, — с этим соглашались едва ли не все из афинян. Стоило ему начать выступление, как ни один человек не мог отказаться слушать его. Перикл продолжал:

— Я вынужден осудить тебя, Алкивиад, за то, что ты сослался на Софокла, критикуя меня. Стратег Софокл сражался рядом со мной на Самосе, поэтому не думай, что можешь обернуть его слова или слова его персонажей против меня. Его пьесы представляют человеческие характеры во всей их трагической красоте, в то время как персонажи твоих пьес — мертвецы[67]. И могу ли напомнить тебе, что я занимаю всего лишь пост стратега и только в силу того, что вы каждый год избираете меня? Граждане Афин могут избавиться от меня, как только пожелают, но они предпочитают этого не делать. Это к вопросу о моей автократии. Прошу, приведи в порядок свою политическую терминологию и драматургию прежде, чем снова станешь делать заявления. А теперь к существу сегодняшнего дела.