банки в очередь за ипотекой, нужно было проводить политику максимально дешевых денег. Процентная ставка ФРС в начале 2004 года впервые в истории США упала с обычных 4–5 до 1 %. Теперь банки могли занимать деньги у ФРС почти бесплатно, раздавать кредиты населению под покупку новых домов на десятки лет под смешные 5 % и легко класть разницу между этими ставками в свой карман. Но это была хоть и понятная, но слишком «простая», по сути, схема. Теперь, когда коммерческие и инвестиционные банки США слились в объятиях друг друга, воротилы Уолл-стрит повели еще более прибыльную игру. Каждый выданный ипотечный кредит превращался ими в ценную бумагу под названием «ипотечная облигация». Имея реальных активов, скажем, всего на десять миллионов долларов, банк «Голдман Сакс», пользуясь своей репутацией, брал у государства кредит на десять миллиардов, покупал у мелких и средних банков 5 %-ные кредиты тысяч заемщиков, превращая их в «ипотечные облигации», но уже с 7 %-ным купоном, которые от своего всемирно известного имени перепродавал кому-нибудь дальше, по цепочке. Таким образом, всего лишь за одну простую операцию актив банка в десять миллионов долларов приносил ему прибыль в двести миллионов. Это была банальная пирамида ипотечных долгов, но настолько солидно «упакованная», что мало кто во время ее безудержного роста мог заподозрить подвох. Масштабы этой азартной игры измерялись триллионами долларов на Уолл-стрит и десятками триллионов по всему миру. Как и в любой денежной пирамиде, главное было — обеспечить постоянный приток все новых игроков: в данном случае — американских покупателей нового жилья. Задачей Алана Гринспена было убедить сенат в том, что бешеная игра на повышение стоимости недвижимости в масштабе всей страны была на самом деле полезным, позитивным явлением.

— До недавнего времени главным препятствием для обеспечения собственным домом каждого американца был страх банков, знавших, что в периоды экономического спада часть ипотечных заемщиков становятся неплатежеспособными. Сейчас у нас появился новый универсальный инструмент — ипотечные облигации, который снижает риски кредитования до нуля. Банк, выдавший кредит, фиксирует прибыль и сразу же продает его более крупному банку. В конце этой цепочки стоят два главных американских ипотечных гиганта — «Фанни Мэй» и «Фредди Мэк». Их деятельность гарантируется государством, и, кроме того, они сами страхуют свои риски в самых надежных в мире страховых конгломератах. Таким образом, само понятие риска мы выносим за скобки. Благодаря этому инновационному банковскому продукту получается, что если раньше хороший собственный дом могли позволить себе только состоятельные люди со стабильным доходом, то теперь он станет доступен людям из всех слоев общества.

Гринспен лгал. Государство в этой пирамиде по закону никому ничего не гарантировало. Однако убаюканные складными высокопрофессиональными выкладками сенаторы молча соглашались с докладчиком. По законам ораторского искусства Гринспен в конце добавил позитивных эмоций в свой спич, ударившись в философию:

— Увеличение количества домовладельцев в США — исключительное благо для нашего общества. Свой дом — воплощение американской мечты — рождает в душе человека чувство стабильности его жизни, а также глубокой личной принадлежности к сообществу людей в какой-то части нашей великой страны. Нам с вами необходимо убрать все заслоны на пути к этой прекрасной цели.

Завершил речь Гринспен своей любимой шуткой:

— Джентльмены, спасибо за внимание. Если вы поняли все, что я хотел сказать, — значит, я неудачно выразил свои мысли.

Глава ФРС, как всегда, достиг того, чего хотел. Сенат почти единогласно проголосовал за снятие ряда серьезных ограничений на проведение операций по продаже-покупке жилой недвижимости. Сразу начиная с марта 2004 года ежемесячный темп роста цен на новые дома почти во всей стране стал самым высоким за всю американскую историю. Гринспен произвел выстрел из стартового пистолета, и американцы помчались наперегонки в офисы банков за почти дармовой ипотекой.

Офис ипотечного бюро, Джексонвилл,

штат Флорида, март 2006 года

Мария Лурдес со своей племянницей впервые в жизни переступила порог такого большого, внушительного банка. Пятнадцать лет назад она впервые оказалась в Америке. Сейчас она была уже в зрелом возрасте — около пятидесяти — и привыкла жить в этой, пусть и по-прежнему во многом чужой для нее стране. Она бежала со своей родины после того, как в ее родной деревне на западе Никарагуа, где к тому времени уже много лет шла кровопролитная, беспощадная гражданская война, застрелили ее мужа. Они жили в небольшом деревянном домике с тремя детьми, каждый день борясь за выживание, берясь за любую работу, которая приносила семье хотя бы кусок хлеба. Когда война уже почти закончилась, двое человек из последних недобитых отрядов сторонников «контрас» ворвались в их хижину, расстреляли отца и старшего сына, попытавшихся оказать им сопротивление, а затем изнасиловали одну из младших дочерей прямо у нее на глазах. Едва отойдя от шока и отдав обеих дочерей, которых в кровавом хаосе тех дней она сама не могла ни прокормить, ни защитить, в приют в столице Никарагуа, она присоединилась к отряду беженцев, вот уже больше двух месяцев упорно пробирающихся на север под началом «койота» — платного профессионального проводника, имя которого запрещалось знать под угрозой расстрела. В основном они двигались через почти непролазные джунгли, каждый день рискуя оказаться жертвой диких зверей или, что еще хуже, местных бандитов или пограничников. Они ночевали в замаскированных лачугах, наспех сколоченных из подручных материалов предыдущими проводниками, порой страдали целые сутки от жажды, когда поблизости не было источников питьевой воды. Пробравшись через всю Мексику, потеряв по дороге нескольких человек, группа беженцев наконец перешла вброд неглубокую реку и, заплатив дань поджидавшей их на той стороне группе местных бандитов, тоже из числа мигрантов, пересекла границу США, оказавшись в пустынной местности на юге Техаса. Марии повезло — она тогда так и не попала в безжалостные руки миграционного контроля США, куда никто из местных на нее не донес. Три года она работала в маленькой грязноватой пиццерии в мексиканских кварталах Сан-Антонио за еду и койку. Позже переехала на восток, во Флориду, в Джексонвилл — город на берегу океана, крупный, но в то же время не такой дорогой, как Майами или Орландо, с большой латиноамериканской диаспорой. Марии Лурдес неделями не приходилось пользоваться английским: почти весь круг ее общения состоял из мексиканских и кубинских мигрантов. Она подрабатывала почасовой нянькой, уборщицей, кухаркой. Через десять лет она получила вид на жительство в США, так как смогла доказать, что все это время жила на территории страны, имела положительные характеристики и не была судима. О судьбе своих дочерей она так ничего и не узнала, но зато почти