соломой как можно мягче и уложил её туда. Другой бы человек стонал и жаловался, а с её болями она имела полное право на это, но Аннели особенная женщина. Когда я выносил её из дома на закорках, она даже засмеялась и сказала:

– А ведь я предупреждала, что тебе придётся когда-нибудь нести меня на горбу.

Толкать коляску с Аннели от Айнзидельна до нашей деревни было самой тяжёлой работой, какую мне приходилось делать в жизни. Несколько раз я был на исходе сил, хоть плачь. Но как-то всё же справился.

Когда мы добрались до деревни, люди думали, что мы явились рассказывать истории, и удивлялись, как мы рано, ведь до Дня святого Мартина было ещё далеко. То, что Аннели восседала в коляске, они объяснили себе так: она уже разленилась ходить пешком и заставляет своего ученика возить её. Айхенбергер уже было собрался созывать всех к себе, ведь слушать рассказы всегда собирались у него в доме, и в этом пункте, мол, он тоже наследует своему отцу, но я сказал, что сперва пусть Полубородый осмотрит Аннели.

Тот сказал, что уже сталкивался с таким случаем и что храп, затруднённое дыхание и чёрные пальцы тут идут в одном комплекте, только возраст Чёртовой Аннели не согласуется, ведь она уже, пожалуй, вышла из детородной поры. Дело в том, что в предыдущий раз его пациенткой была молодая женщина, попытавшаяся избавиться от ребёнка, о котором никто не должен был узнать, и баба-травница посоветовала ей маточные рожки. Это средство и правда способно вызвать выкидыш, но молодая женщина, как видно, принимала чрезмерные дозы и вызвала у себя не только выкидыш, но и гангрену. Аннели сказала, что никогда не слышала про маточные рожки и, значит, никак не могла ими отравиться, но потом выяснилось, что с маточными рожками та же история, как с мушмулой и костянкоплодником, два разных названия одного и того же, и то, что имел в виду Полубородый, как раз и было петушиными шпорами, или спорыньёй. Когда Аннели поведала ему про свой волшебный напиток, он кивнул и только спросил, не было ли у неё после этого странных сновидений, и это послужило окончательным доказательством.

Теперь-то ясно, что произошло: Аннели заметила, что её напиток больше не оказывает желаемого действия, как раньше, и она стала добавлять в свой отвар сначала пять колосков, а потом всё больше. Картины, которые она при этом видела, действительно стали куда более радужными, но сильное средство отравило её организм. Кровь проходила по её жилам уже не так проворно, объяснил Полубородый, плохо поступала в лёгкие, а до пальцев ног вообще не добиралась, а без крови любая часть тела гибнет. Аннели ещё повезло, что дело не дошло до пальцев рук, как это случилось у той молодой женщины: на одной руке ей пришлось отрезать все пальцы, кроме большого. Пальцы ног Аннели уже не спасти, во всяком случае на правой стопе, и если их оставить, гниение распространится дальше.

Я ожидал, что Аннели откажется, ведь по её ремеслу ей необходимы ступни, но она сказала:

– Ну если надо, значит, надо.

Про операцию мне не хочется вспоминать. Для меня это было ещё хуже, чем когда отрезали ногу Гени, потому что тогда я мог помогать, а здесь мог только стоять. Отрезать такие пальцы ничего не стоит, Полубородый не воспользовался даже пилой, он откусывал их большими щипцами. Аннели же не потеряла сознание, как тогда Гени, и было видно по её лицу, какую боль она испытывает, но она ни разу даже не вскрикнула.

Полубородый сказал, что когда-нибудь она, возможно, будет ходить, но не скоро, сперва должны зажить раны, а это потребует времени. Везти её назад на тележке и дома ухаживать за ней – об этом нечего было и думать, второй раз такую дорогу ей не одолеть. И так я остался с Чёртовой Аннели в родной деревне, хотя уже и не в родном доме.

Семьдесят третья глава, в которой появляется чужак

Мы с Чёртовой Аннели жили теперь на голодном подворье Штайнемана; двое ребят из деревни помогли мне завезти тележку в гору. Полубородый по два раза в день заходил к нам и смазывал раны; он говорит, что ещё не видел, чтоб у пациента так быстро шло заживление. Он приписывал это не своему искусству врачевания, а видел причину в самой Аннели, потому что она не стенала о потерянных пальцах и строила планы на будущее, когда снова сможет ходить. Она даже шутила, а это мне видится высшей формой отваги. Несколько дней назад она сказала:

– В такой операции есть и свои преимущества: в ближайшую зиму у меня будет мёрзнуть меньше пальцев.

Она уже пыталась сделать первые шаги, у неё мало чего получилось, но она не может расслабляться, ей противно, что мне приходится таскать её на себе в отхожее место, я хоть и славный компаньон, но мало кому нравится испражняться в компании.

Дом у Штайнемана никудышный, худой, но я не чувствую себя обязанным его латать. Нам здесь не оставаться навечно; как только Аннели хоть как-то начнёт ходить, мы пустимся в путь. А пока у меня было много времени обследовать деревню. Хотя я и вырос здесь, но казался себе гостем.

На кладбище я нашёл много новых могил: близнецы Итен лежали рядом со старым Лауренцем, а вторая жена Хофштеттена, как и первая, умерла родами; деткам скоро придётся, пожалуй, привыкать к третьей матери. Если бы можно было зарабатывать деньги на смерти, мы были бы богатой деревней; но пока что прибыль со смерти получает только Мочало-Лауренц. Я его встречал, он важничает так, будто сам лично изобрёл погребение мёртвых, а не принял ремесло по наследству. За старым Лауренцем ему не пришлось долго ухаживать, он мне рассказал, что через несколько недель тот просто не проснулся однажды утром.

От Мочала же я узнал, что из звена Поли за это время получилось большое дело, теперь во многих деревнях уже есть нечто похожее, и они все работают слаженно, но в строгой тайне, больше не должно так получиться, чтобы противник заранее узнал их планы, как это было при нападении на монастырь. Они замышляют что-то важное, сказал Мочало, очень большие дела, но никакие детали он не может мне выдать. Больше всего засекречено имя главнокомандующего, его знают только командиры подразделений, то есть в нашей деревне знает только Поли. Для всех остальных он известен лишь по званию, его