Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из оставшихся порядка двадцати получили хорошие участки вдоль реки, Джейми вложил туда свои деньги. Последний из бывших узников слегка повредился умом, однако один из бывших сокамерников все же нанял его помогать по хозяйству, так что дурачок сам зарабатывал себе на жизнь. Мы вложили туда почти все, что у нас было, — скромный запас наличных, векселя в счет еще не собранного урожая и вытрясшую из меня всю душу поездку в Кросс-Крик.
Джейми прошел там по всем знакомым, одалживая у каждого понемногу, а затем отправился в рейд по портовым тавернам, где играл с местными завсегдатаями. Три ночи без сна — и сумма увеличилась вчетверо, хотя ему чудом удалось избежать удара ножом в спину.
Я долго смотрела на узкий разрез сзади у него на пальто, не говоря ни слова.
— Что это? — наконец хрипло спросила я.
Джейми пожал плечами.
— Неважно, — ответил он, — все позади.
Затем он умылся, побрился и отправился раздавать долги, выплатив каждому немного больше. У нас осталось достаточно, чтобы купить семян, еще одного мула для пахоты, козу и несколько поросят.
Я больше ни о чем не спрашивала, просто заштопала пальто и уложила Джейми в постель, когда он вернулся от фермеров. И долго сидела рядом, пока он спал, глядя, как разглаживаются усталые морщинки на его лице.
Я взяла его за руку, тяжелую и вялую ото сна, и водила пальцами по линиям на мозолистой ладони. Линии ума, сердца и жизни были длинными и глубокими. Сколько других жизней связано теперь с этой линией?
Моя собственная. Жизни колонистов. Жизни Фергуса и Марсали, которые только что вернулись с Ямайки и привезли с собой Жермена, круглощекого блондинистого малыша, на младенчески пухлой ладони которого отпечаталась и судьба его отца, потерявшего голову от любви к отпрыску.
Размышляя обо всем этом, я невидящими глазами смотрела в окно. Джейми с Иэном построили для них небольшую хижину всего лишь в миле от нашей. Теперь по вечерам Марсали будет заглядывать в гости и приносить с собой сынишку. Я смогу с ним видеться, подумала я, отчаянно скучая по Бри. Жермен заменит мне другого внука, которого я никогда не возьму на руки.
С тяжелым вздохом я встряхнула головой, чтобы отогнать горестные мысли.
Джейми и Дункан вернулись с бутылкой виски и мирно беседовали у загона. Между ними уже не чувствовалось напряжения — до поры до времени.
Я распределила отсыревший ячмень тонким слоем по дну корзины и оставила его сушиться возле очага, затем подошла к письменному столу, сняла крышку с чернильницы и раскрыла тетрадь. Я быстро записала подробности появления на свет новорожденного Мюллера: роды были долгими, но в целом все прошло нормально, без осложнений. Странно только, что ребенок родился в пузыре…
Я бросила писать и покачала головой. Из-за мыслей о Джейми я отвлеклась от работы. Дочь Петронеллы родилась как все. Я точно помнила, как из лона показалась темноволосая головка. Я дотронулась до нее и почувствовала биение пульса прямо под кожей. Я прекрасно запомнила ощущение мокрых волосиков на пальцах; на ощупь они напоминали влажный пух только что вылупившегося цыпленка.
«Это все сон», — подумала я. Когда я спала в норе под деревом, мне снился сон, и два события смешались в голове — роды у Мюллеров и рождение Брианны. Это Брианна родилась в пузыре.
Шотландцы зовут его дурацким колпаком и верят, что он приносит удачу. Счастливое предзнаменование, говорят они, — значит, в дальнейшей жизни человек не утонет. Некоторые из таких детей получали в дар способность ясновидения; я встречала пару таких, у которых открывался «третий глаз», и стала сомневаться, что это действительно дар.
К счастью или нет, Брианна никогда не выказывала признаков непостижимого кельтского «знания». Думаю, это к лучшему. Я сама обладала особым видом предчувствия — просто знала, что некоторые вещи обязательно произойдут, — и никому не пожелала бы жить с такой осведомленностью.
На лежащей передо мной странице я бессознательно набросала девичью головку — длинный локон, прямой нос, — но само лицо прорисовывать не стала. Я не художница. Я училась делать анатомические зарисовки в медицинских целях, я могла точно воспроизводить очертания тел, но способности Брианны вдохнуть в мертвые линии жизнь у меня не было. Этот набросок был всего лишь опорой, я смотрела на него, а память сама дорисовывала черты лица. Попытки перенести воспоминания на бумагу могли привести к тому, что память откажется воспроизводить лицо дочери, а рисковать я не хотела.
А вызвала бы я ее саму, как есть, из плоти и крови, если бы могла? Нет. Лучше тысячу раз вспоминать ее, зная, что она в своем времени — удобном и спокойном, — чем желать, чтобы она оказалась здесь, среди опасностей и жестокости. Но это не значит, что я по ней не скучала.
Первый раз в жизни в моей душе шевельнулось сочувствие к Иокасте Кэмерон, к ее страстному желанию непременно иметь наследника, оставить кого-то после себя, кто займет ее место. Убедиться, что жизнь прожита не напрасно.
За окном сгущались сумерки, темнота наступала с полей, из леса и с реки. Принято говорить «наступила ночь», но это не так. Темнота нарастала постепенно, сперва затапливала низины, затем укрывала тенью холмы, незаметно ползла вверх по стволам деревьев и сливалась с темнотой усеянного звездами неба над головой.
Я сидела у окна, глядя, как медленно бродят лошади в загоне. Темнота не столько скрывала, сколько изменяла их — четче обрисовывались изгибы шей и крутые линии крупов. Все вокруг, каждый силуэт, каждая травинка, явились теперь такими, какие есть, без иллюзорных прикрас света с тенью, искажающих восприятие днем.
Я проводила пальцем по линиям рисунка снова и снова, вперившись в окно, за которым сгущалась тьма. Тайны моего сердца предстали во всей своей простоте. Нет, я не хотела, чтобы Брианна оказалась здесь. Но это не значит, что я по ней не скучала.
Я закончила записи и тихо посидела с минуту. Хотя нужно было вставать и готовить ужин, после всех ночных испытаний сил почти не осталось. Все тело ломило, в разбитом колене пульсировала боль. Хотелось только вернуться в постель.
Вместо этого я взяла череп, который стоял на столе рядом с медицинским журналом, и пробежала по нему пальцами. Довольно мрачное украшение для комнаты, надо признать, однако меня почему-то тянуло его трогать. Я всегда восторгалась костями и животных, и человека — изящные и крепкие, это все, что после нас остается. Жизнь, сведенная
