— Не бери в голову, — сказал Аль-Серрас. Он поднял ее кисть, внимательно рассмотрел ее и уложил на свое широкое колено. — Музыкант не может чувствовать себя человеком, если у него грязные ногти. Затем примемся за твои волосы.

Она печально покачала головой. Губы изобразили полуулыбку.

— Только обещайте, что локти не тронете.

— Фелю, как ты думаешь, о чем это она? — шутливо спросил Аль-Серрас.

— Ума не приложу.

Они сдвинули свои стулья. Вскоре мне стала ясна вся мудрость Аль-Серраса. Пока он подрезал, чистил и полировал ногти и массировал пальцы, Авива расслабилась, плечи у нее опустились. Работая, он бормотал всякие банальности, как будто мы все время были вместе, как будто она не терялась в Германии на целых пять лет, как будто не произошло ничего важного, о чем стоило расспрашивать друг друга. Она задышала глубже, из закрытого опухшего глаза стекла слеза.

— Мне не надо было ни о чем просить Вэриана, — тихо сказала она.

— Фрая, — поправил я ее. — Мистера Фрая.

— Перестань, — сказал она. — Мне надоело, что другие люди распоряжаются моей судьбой. Могу перечислить поименно: Бенито, Адольф, Бертольт, Вериан. Вы хоть знаете, что ваш Фрай лично решает, кто из нас достоин того, чтобы воспользоваться его помощью? Вам известно, что он просил меня ему сыграть?

— Ну и что? Хорошо, что у тебя с собой есть скрипка, — успокоил ее я.

— Я устала от прослушиваний. Устала от переездов. Боже, все мое существование — сплошной переезд.

— Такова сегодня жизнь, — сказал Аль-Серрас. — Половина Парижа пустилась в бега. Считай это внеплановым отпуском.

Плечи Авивы снова напряглись. В гул голосов, звяканье бокалов и взрывы смеха вплетались ночные звуки: кваканье лягушек, трескотня сверчков, шорох птичьих крыльев. Через двор пробежал мужчина с кувшином в руках, крича, что он поймал богомола, и предлагая всем на него посмотреть. Но даже это не заставило Авиву открыть глаза.

Через некоторое время она спросила меня сонным голосом:

— Это правда, что ты больше не играешь на виолончели?

— Правда.

— Вот молодец!

Аль-Серрас что-то ехидно пробормотал.

— Нет, ты меня неправильно понял, — сказала она. — Я восхищаюсь Фелю. Спроси любого еврея-музыканта в Третьем рейхе, спроси моих коллег по еврейскому культурному центру. Зачем мы для них играли? Для этих… — Она оборвала себя на полуслове. Затем повернулась ко мне: — Я уверена, ты ни о чем не жалеешь.

— Только об одном.

Аль-Серрас по-прежнему трудился над ее пальцами.

— Как твой сын? — решился я. — Где он?

Она глубоко вздохнула:

— Не знаю. Не знаю, жив ли он.

— Во всяком случае, — подал голос Аль-Серрас, — это лучше, чем знать наверняка, что его нет в живых.

— Не обязательно, — сказал я.

Авива высвободила руки и открыла глаза.

— Мне не хватало вас обоих. — И отошла в дальний угол сада. Ей хотелось побыть одной.

Позднее, после того как Авива ушла в комнату, которую делила с дочерью Андре Бретона, к нам присоединился Андре. Он принес последнюю бутылку ликера, которую выманил на кухне. С прилизанными темными волосами, с низким морщинистым лбом, Бретон напоминал киношного гангстера — правда, гангстеры, даже киношные, редко проводят вечера, разглагольствуя о поэзии. Он прикрыл отяжелевшие веки, сделал глоток из бокала и сказал:

— Ваша подруга… Она чем-то похожа на людей, с которыми я сталкивался во время прошлой войны.

— На писателей?

— Нет, на психов. Я работал в психиатрической больнице. У нее тот же взгляд. Особенно худо бывало по ночам. Сидишь и прислушиваешься: не собрался ли кто перерезать себе глотку. Но это только буйные. Тихие вели себя прилично. Он поднялся: — Спокойной ночи, господа. Приятных сновидений.

Вскоре ушел и я, оставив Аль-Серраса размышлять над будущим и слушать кваканье лягушек.

На следующее утро Фрай и несколько его подопечных сели в поезд, который должен был доставить их к месту неподалеку от испанской границы. Я смотрел, как они уходили. Альма Верфель, бывшая жена Малера, а ныне супруга романиста Франца Верфеля, нарядилась в модный летний костюм с узкой юбкой и босоножки на высоких каблуках. Пока мужчины загружали в машину Фрая чемоданы, я отозвал его в сторону и дал несколько советов, произнес кое-какие ходовые фразы на испанском и объяснил, как по форме отличить полицейских от военных.

— Я надеюсь, что не обижу вас, но их экипировка совершенно не подходит для перехода через Пиренеи. Особенно обувь дамы. И шляпу надо другую — с широкими полями, чтобы защищала от солнца.

Фрай сцепил руки за спиной и развернулся на каблуках — точь-в-точь священник, заботливо наблюдающий, как прихожане покидают храм и вступают в полный опасностей и испытаний внешний мир.

— Я здесь всего около месяца, — вежливо проговорил он, — но уже понял, что должен работать с тем материалом, который имеется. Я не могу заставить элегантную женщину одеться проще. И этот камуфляж вряд ли кого-нибудь обманет, скорее вызовет подозрения. — Он сделал паузу. — Вторая проблема заключается в том, что вы не можете отобрать у людей их сущность. Тем более в минуту крайней опасности. Это может лишить их мужества. Каждый из них цепляется за ту или иную безделицу. Каждому кажется, что без этой безделицы его жизнь не имеет смысла.

Мы оба посмотрели на автомобиль, возле которого миссис Верфель выговаривала мужу за то, что он не сумел впихнуть в багажник все ее сумки и чемоданы.

— Одна безделица, говорите? — хмыкнул я.

Фрай рассмеялся, громко и открыто. Это был первый и последний раз, когда с его лица слетело выражение вечной тревоги.

Автомобиль уехал, и я отправился завтракать. У кухарки Имогены, накануне прикладывавшей Авиве компресс, я поинтересовался, появлялись ли уже мои друзья.

— Да, они уже поели, — ответила она. — Они рано позавтракали и ушли гулять.

Все утро, пока я ждал их возвращения, у меня из головы не шла Авива. Марсель, думал я, явно не самое подходящее место для нее. Порт, притягивавший множество отчаявшихся беженцев, находился под неусыпным контролем властей, а каждая сельская дорога, ведущая в сторону Средиземного моря, патрулировалась и французскими вишистами, и немцами. Я строил планы, как убедить Фрая помочь Авиве с французским удостоверением личности. Тогда она могла бы сесть на поезд, направляющийся на запад.

Лишь позже я узнал, насколько близкой и неотвратимой была угроза ареста.

Впоследствии Аль-Серрас объяснил мне, что это он предложил Авиве прогуляться, надеясь вернуть румянец ее землистым щекам. Они спокойно шли по тропинке, когда заслышали тарахтенье мотоцикла с коляской. Мотор чихнул пару раз и заглох. Мужчина, сидевший за рулем, по-французски обратился к ним за помощью. Он был моложав и худощав, в шлеме и мотоциклетных очках, в темной форме и черных ботинках по колено. Подойдя ближе, они увидели нарукавную повязку со знакомым символом.