В воскресные дни училище всем составом помогало колхозникам Ишимского района собирать урожай, ремонтировать автомашины, комбайны и трактора.

Ишим снабжал фронт с первых дней. Ликероводочный завод выпускал мазь от обморожения, рабочие завода отливали корпуса для мин и минометов, артель им. Ильича выпускала фуфайки, брюки и рукавицы, а пимокатная мастерская — валенки для фронта и другую обувь. Мало того, город собирал для фронта деньги, за что 29 апреля 1943 года получил благодарность от товарища Сталина: «Передайте личному составу, собравшему 1 миллион 237 тысяч 859 рублей в Фонд Обороны Союза ССР и 45 тысяч 299 рублей на строительство танковой колонны. Мой боевой привет и благодарность Красной армии».

Ни в чем вышеперечисленном, кроме заготовки топлива и продуктов для семьи, Федор Петрович не участвовал. Его делом было идейно-политическое укрепление полков и дивизий, отправлявшихся на фронт из Ишима. Работы невпроворот. Политуправление выделило ему в помощь майора Безбогова. Подкован тот был никудышно, брал личным обаянием. Сближение шло со скрипом. Помогла охота. У Федора Петровича был охотничий билет № 30607. У Безбогова — № 30608.

Однажды они взяли с собой Алешу.

«До сих пор помню, как я, четырех- или пятилетний, сижу на коленях у отца и перед нами, на поляне, приземляется утка. Или, наверно, это был селезень. А может быть, глухарь? В общем, красивая птица с разноцветной шеей и радужным отливом на крыльях. Отец ставит мой палец на курок, и мы стреляем. Птица расправляет крылья и улетает, но остается в моей памяти на всю жизнь».

Выселки

Ляля сидит недвижно в кресле замреда газеты «Серп и молот». Оно удобней того, что было в «Трибуне», да нечего отсюда обозревать.

«Мои мечты на возврат пока остаются мечтами, — пишет она тетушке Розе. — Товарищи из «Ленинградской Правды» обещали помочь. Очень тревожно за вас. Переписываюсь с Заславским».

Кто вытащит ее из «Серпа и молота», если не он?

Ради семьи пожертвовала она постом военкора, и в роковое для страны время протирает штаны в тылу.

Ишимские выселки… Деревянный одноэтажный домик с продолговатыми окнами и решетчатыми ставнями. Скособоченная береза, кустарник…

На фотографии Ляля в темном пальто при тех же пышных волосах, расчесанных на косой пробор и не уместившихся на рисунке погибшего Левы, возвышается над большелобым сыном в шапке со звездой и книжкой в руках. Алеша сидит на коленях Федора Петровича, тот, как и полагается, при погонах, в начищенных до блеска черных сапогах и фуражке со звездой. Чуть поодаль, на березовом пеньке, сидит Таня в пионерском галстуке. Иринья в черном платье прячет взгляд в вязание. Недавно она получила известие из деревни — погиб в ополчении ее сын Василий, но Федор Петрович отпуска не дал и запретил разводить нюни при детях.

13 октября пришел ответ от Давида Заславского.

«Милая Ляля, твое письмо шло долго. За это время Москва словно переместилась ближе к Ленинграду, и все, что ты написала так ярко и взволнованно о Ленинграде, многие переживают в Москве, о Москве, для Москвы.

Я понимаю твое желание защищать свой Ленинград. Ну почему же ты должна защищать его именно в Ленинграде? Разве его не защищают в Москве, в Туле, в Свердловске? Разве вы не защищаете его в Ишиме? Вот в том и задача наша, чтобы Ленинград защищали и в Ишиме, потому что романтическая любовь к своему городу имеет обратную сторону, еще очень сильную в нашем народе: люди защищает свое село, не принимая слишком горячо к сердцу защиту далеких центров. Сколько есть еще той беспечности и настроений мирного времени, против которых предостерегал Сталин!

Любовь к родному городу — великая сила. Особенно понятна эта любовь, когда город — Москва или Ленинград. Эту любовь надо ценить, воспитывать, романтика такой любви хороша… Но есть „но“. И с этим «но» как раз сталкиваешься теперь, когда так остро встал перед нами, москвичами, вопрос о Москве. „Не отдадим Москвы!“ — это живет во всех нас. Люди при встрече спрашивают тревожно: „Неужели отдадим Москву? Нет, Москву мы не отдадим, за Москву мы будем драться до последней капли крови. Я так и озаглавил передовую свою статью в „Правде“. Нельзя, однако, представлять дело так, что если придется отдать Москву, то это по сути конец войны и дело проиграно. Такая психология опасна, а она есть, и в результате такого преувеличенного отношения к своему городу или даже к столице начинается фетишизм. Как ни дорог нам свой город, как ни важна столица, есть понятие более дорогое, более святое — Родина! И нельзя это самое широкое понятие прикрывать понятием хотя и тоже святым, но более узким. Опасность романтики в том, что в случае неудачи она создает разочарование. Неудачи на войне (на такой войне!) возможны, неизбежны. Но разочарования они не должны влечь за собой. Москва — город, святой для всех нас. Однако все личные привязанности и даже все исторические памятники (священные) играют второстепенную роль по сравнению со стратегическим, политическим и всяким иным значением Москвы. На войне все должны чувствовать и рассуждать как солдаты — деловым, военным образом. Красная армия важнее, чем Москва. Надо защищать Москву и положить под ней сотни тысяч немцев, но, чтобы выиграть войну, нельзя связывать Красную армию с каким-либо определенным пунктом.

Только теперь, когда видишь вокруг озабоченные лица и общий вопрос в глазах: «Неужели отдадим Москву?», начинаешь понимать по-настоящему всю силу воли, все величие духа Кутузова, который преодолел чувство любви к городу во имя любви к Родине и армии.