Подбросив ввысь, словно тучи пыли, несметные множества шранков.

Удар сбил людей с ног. Из ноздрей у них хлынула кровь, а глаза покраснели от лопнувших сосудов. Земля, как во время землетрясения, содрогалась на протяжении тридцати ударов сердца – времени, потребовавшегося для того, чтобы верхушка сооружения присоединилась к его исполинскому основанию. Склонённый Рог, словно в барабан, ударил в натянутую шкуру Мира, и Творение отозвалось грохотом столь оглушительным, что по всему свету, до самого Каритусаль, спящие младенцы, вдруг пробудившись, громко заплакали.

Орда же впала в безмолвие. В нутро Пелены ворвался могучий порыв чистого воздуха, открывая взору протянувшиеся до самого горизонта прокажённые массы… и застывшие в напряжённом ожидании белые лица.

У мужей Ордалии не было времени удивляться – его едва хватило, чтобы подняться на ноги. Следом за порождённой ударной волной прозрачностью явилась буря – настоящий ливень из поднятого в воздух песка и мелких камней, забивавший им глотки и коловший глаза. Они одурело трясли головами, издавая хриплые крики и кашель, вытирали носы или хлопали себя по ушам. И всё же один за другим сыны человеческие, с трудом осматриваясь сквозь завесы пыли, видели, что Великая Ордалия, в сущности, осталась невредимой, в то время как Орда тяжело ранена. Князь Инрилил аб Синганджехои поднял взгляд на своего Святого Аспект-Императора, стоявшего в вышине, на ранее облюбованной Копьеносцем площадке, и издал вопль безумного, необузданного торжества.

И все оставшиеся в живых воины Кругораспятия присоединились к нему.

Ранняя осень, 20 Год Новой Империи (4132, Год Бивня), Голготтерат

Катаклизм – золотой и ошеломляющий.

Бренчание и стук падающих обломков превратились в шипение песчаного ливня.

Потрясённая тишина…

По террасам Забытья, вдоль скалящихся золотыми клыками стен и на выступающих над ними высотах воины Кругораспятия, кашляя, поднимались на ноги и, щурясь, вглядывались в последствия катастрофы. Склонённый Рог, словно бедренная кость, лежал поперёк равнины Шигогли вереницей разобщённых цилиндров – частью смявшихся, а частью удивительным образом оставшихся совершенно невредимыми, – разделённых огромными обручами. При этом лишённые оболочки секции даже теперь, невзирая на случившееся с ними бедствие, размером превосходили высоту гор Окклюзии. Дохлые шранки окружали руины чудовищным клубком спутанных тел, образуя громадную кайму, совершенно лишённую цвета из-за осевшей пыли.

Постепенно приходило понимание.

Крики триумфа прокатились по высотам Голготтерата, в какой-то миг слившись в единый гремящий рёв. Все как один мужи Ордалии обратили взоры к своему Наисвятейшему Аспект-Императору, стоящему на площадке Копьеносца там – в вышине. Голоса их дрожали сразу и от неверия в случившееся, и от обожания. Ответствуя им, овеваемый ветром Анасуримбор Келлхус воздел над головой сверкающие хитросплетения Копья.

Исполнившись преклонения, мужи Ордалии ликующе взвыли и зарыдали.

И тут многие из них, задохнувшись от непонимания, увидели камень, летящий вниз вдоль всей протяжённости Высокого Рога. Святой Аспект-Император взглянул вверх…

С шумом и треском столкнувшись с незримыми сферами Оберегов, гранитный булыжник раскололся, разлетевшись увядающим соцветьем обломков. Воины Кругораспятия закричали: некоторые, увидев инхоройский ужас, стремительно падающий с небес, а затем, будто воробей, упорхнувший куда-то; некоторые, увидев, как Аспект-Император отвесно, словно выскользнувшая из срезанного кошелька монета, упал с площадки лишь для того, чтобы раствориться в небытии колдовского света; а некоторые, увидев, как низверглось в пустоту Копьё, потянувшее за собою верёвку, прикреплённую к какому-то металлическому сундуку…

Бормочущий шум пронёсся над огромным блюдом Шигогли – злобный, неразборчивый ропот. Воины Кругораспятия обратили взоры к забитым мерзкими толпами лигам окружающих Голготтерат пустошей – к сим бледным и алчущим миллионам. Звук, подобный стучанью зубов, взвился до самых небес – словно мириады змей загромыхали вдруг своими погремушками. А затем вновь раздалось безумное завывание – похоть, скрученная воедино с ненавистью и голодной яростью и изливающаяся вовне заунывным кошачьим концертом…

Лорды Ордалии изо всех сил ревели, раздавая приказы.

* * *

Изломанный силуэт Голготтерата проступал перед троицей немощных беглецов.

– Поднимайтесь… – прохрипел старый волшебник, с присвистом дыша и размазывая слюну по ладоням и коленям – впрочем, так же как и остальные. Из-за болезненного звона в ушах он едва слышал собственный голос. – Поднимайтесь! Скорее!

На него опустилась тень. Взглянув вверх, он увидел Мимару, загораживающую своим телом окуренный пылью солнечный диск и протягивающую ему руку. Эсменет уже заставила себя подняться на ноги, лицо её было пустым и белым как мел. Старый волшебник схватил беременную девушку за запястье.

Троица беглецов стояла, глядя, как дали постепенно освобождаются от пыли.

– Нам необходимо двигаться дальше… – пробормотал Акхеймион.

Никто из них даже не шевельнулся.

– А это вообще возможно? – безучастно произнесла Эсменет.

Акхеймиону не хватило дыхания, чтобы ответить. Ему едва хватало дыхания, чтобы смотреть и постигать…

В своё время Айенсис удивительно точно подметил, что душа способна всё что угодно сделать символом для чего-то совершенно иного – что все человеческие знаки произвольны. Даже если речь идёт о колдовстве, утверждал он, важны лишь смыслы – значения. Но некоторые символы, как было известно Акхеймиону, неотличимы от их значения. Некоторые символы властвуют над тобой, другие же к чему-то побуждают – и не в силу своего значения, а в силу своего совершенства.

Меч – один из таких символов. Так же как и щит или же Кругораспятие…

Пыль, подобно песку, брошенному в колыхающиеся воды, оседала, открывая взору детали и предметы, кажущиеся голыми из-за контраста между сверкающим на их поверхностях солнцем и сумрачностью воздвигающейся позади них Пелены. Голготтерат лежал перед ними, словно череп какого-то чудовищно громадного зверя, наполовину занесённый песком, так, что наружу торчал лишь его огромный рог…

Один Рог.

Адепты Завета много из чего творили себе идолов, ибо дело их всегда было отчаянным, а люди отчаявшиеся всегда стремятся связать свои надежды с чем-то более осязаемым. Но Рога Голготтерата были единственным идолом, пред ликом которого они постоянно молились. Ибо он всегда был там – тень, павшая на изгиб целого мира, зримая краешком каждого взгляда и терзающая всякий пристальный взор вне зависимости от того, был ли он брошен по поводу тривиальному или же эпическому, память об ужасе, ставшая ужасом – зловещий монумент самому себе.