Лишь для того, чтобы тут же обнаружить себя низвергающимся, казалось, с самого небесного свода – с такой высоты, что с неё можно было разглядеть всю Окклюзию целиком…

Он падал, будучи совершенно беспомощным, а голова, что являлась его вместилищем, раскачиваясь, плыла по небу. Он заметил второго декапитанта, разглядел его чешуйчатые щёки, железные рога, выступающие из путаницы чёрных волос, и ярко-жёлтые глаза, по которым также невозможно было сказать, принадлежат ли они существу мёртвому или живому, как и по его собственным. А потом он увидел Аспект-Императора – его уложенную и заплетённую бороду и его рот, пылающий словно топка. Выражение лица Келлхуса было абсолютно безмятежным.

Он падал и падал, до тех пор пока не почувствовал себя чем-то вроде плывущего по небу мыльного пузыря – душой, влекомой единственным проклятым волоском…

Лишь для того, чтобы внезапно ощутить, как, яростно дёрнувшись, он прекратил своё падение. Открывающийся ему вид подрагивал и вращался, в то время как они со вторым декапитантом подскакивали на поясе Аспект-Императора, словно привязанные к его талии побрякушки. Взору его теперь открывалась лишь охряная хмарь Пелены.

Крутанувшись из-за внезапного разворота своего похитителя, он оказался вдруг ослеплённым геометрическими устроениями Гнозиса – сверкающими будто лучи полуденного солнца росчерками, описывающими идеальные дуги и ровные линии.

Словно бы пробившись сквозь этот сияющий каскад, перед его взором на миг мелькнула крылатая тень…

Затем они снова падали с какой-то невероятной высоты, а Пелена расплывалась по телу Мира, словно болезненное пятно…

Лишь для того, чтобы, проскочив сквозь ещё один невозможный предел, вновь уткнуться в завесу из охры и извести, на сей раз оказавшись прямо над крылатым чудовищем – существом с кожей, подобной плавающему в толще воды плевку…

Инхорой… с ужасом осознал Маловеби.

И Анасуримбор охотится за ним.

С тех пор как колдун Мбимаю обнаружил свою душу пленённой, ему доводилось обитать среди нескончаемого карнавала легенд, но однако же ни одна другая из них не смогла заставить его оцепенеть так, как эта…

Более не оставалось никаких сомнений в намерениях Анасуримбора Келлхуса.

Чуждая тварь парила над кишащими толпами, поднимаясь или опускаясь с каждым взмахом иззубренных крыльев. Её взгляд с тревожной напряжённостью метался из стороны в сторону, однако лишь Напев Аспект-Императора дал знать отвратительному существу об их присутствии. Вокруг стоял такой рёв, что только колдовские слова – изречения, скользящие где-то вовне Реальности, могли быть услышаны. Тварь перевернулась, точно дёрнутая за проволоку, и Маловеби сперва показалось, будто она слепа, ибо глазницы на громадном продолговатом черепе были затянуты белой бескровной плотью. Затем он увидел мерзкое лицо, проступающее прямо в пасти этого черепа, и блеск чёрных глаз, внезапно воссиявших семантическими интенциями…

Возможно, создание намеревалось нанести удар или же просто хотело укрепить свои Обереги – Маловеби не дано было этого узнать. В этот день он очень мало понимал, о каком колдовстве ему доводится свидетельствовать. В любом случае тварь опоздала. Явившиеся из эфира сверкающие бело-голубые нити по дуге ринулись к существу, вращаясь вокруг незримых осей и обвивая гностические Обереги инхороя спиралями всё возрастающей и возрастающей сложности, постепенно формирующими вокруг него сияющую сферу. Поражённый Маловеби увидел, что инхорой начал вращаться…

Казалось, будто само пространство оказалось обезглавлено, превратившись в нарост пустоты – в нечто такое, что Аспект-Император мог по своему соизволению вращать будто волчок – и за счёт этого повергнуть своего противника, не пробивая ни одного из его Оберегов.

Вращение ускорялось, повороты постепенно становились неистовым вихрем, пока инхорой наконец не превратился в размытое пятно внутри сферы пульсирующего сетчатого света, а его конечности и крылья не оказались простёртыми по сторонам и вывернутыми из суставов в мрачной пародии на Кругораспятие.

Анасуримбор подошёл к этому жуткому зрелищу, а затем чудесным образом шагнул внутрь, разрушая сферу, словно бы замораживая размытые очертания и фиксируя инхороя в гротескной неподвижности…

А затем Аспект-Император швырнул бесчувственное тело на золотую площадку у себя под ногами.

Казалось, всё сущее было блистающим золотом – парящими полированными плоскостями, отражающими солнечный свет. Мгновением спустя Маловеби со всей ясностью понял, где они находятся.

Нет…

Пелена поглотила Высокий Рог.

* * *

Сиксвару Марагул, умерийский книжник времён Ранней Древности из Школы Сохонк, дал им это имя, исказив название, услышанное от своих наставников-сику, – Оскал. Ужасающие Внутренние Врата, земной порог Инку-Холойнаса.

Миршоа, привлечённый исходящими от его меча отблесками света, скользящими по поверхности, оказавшейся золотой шкурой Ковчега, вошёл в огромный зал. Глубокая пропасть примерно пятидесяти локтей шириной отделяла Инку-Холойнаса от выложенного грубо обтёсанными булыжниками пола Суоль. Он остановился перед мостом – чёрный камень поверх сияющей неземным золотом балки, – не решаясь ступить на него, чем спас свою жизнь от разящего возмездия вложенных внутрь полотна, словно свёрнутые пружины, смертоносных Оберегов.

Неземной металл Ковчега уходил вниз и устремлялся вверх далеко за пределы отблесков света. Но если всюду золотая оболочка следовала гладким, как юная кожа, изгибам – здесь она была выгнута и пробита. Вертикальная прореха высотой с башню Багряных Шпилей под углом рассекала корпус Ковчега. Кладка из чёрных каменных глыб, столь же циклопических, как всюду в Голготтерате, целиком закрывала дыру, образуя грубую, в сравнении с неувядающе-вечной полировкой оболочки, поверхность.

Внутренние Врата воздвигались в центре каменной кладки.

Отверстые.

Исходящая изнутри вонь была почти осязаемой – столь резкой, столь чуждой, настолько гнилостной, что, казалось, так может пахнуть разве что его желудок. Прикрыв рот, Миршоа кашлянул, всматриваясь в чёрный как смоль зев Внутренних Врат. Ликование, точно кровь, вытекло из него, сменившись ужасом. Решимость юношей – вещь переменчивая и абстрактная из-за недостатка у них по-настоящему сурового опыта, и посему она эфемерна, как всякая прихоть или причуда. Он бросился на штурм Высокой Суоль… но ради чего? Чтобы воодушевить своих братьев. Выполнить священный долг. Спасти свою погрязшую в злодействах душу…

И да – чтобы стать первым.

Первым бросить взгляд на Внутренние Врата.

Первым ворваться в Ковчег.

Возможные последствия не беспокоили его, поскольку он, подобно многим юношам, инстинктивно понимал, что совершённые поступки зачастую необратимы, и знал, что просто делать что-либо – хоть что-то – иногда бывает достаточно, дабы избавить человека от трусости и превратить славу и мужество в его единственных спутников.