Врач, побледнев как мел, смотрел на Бальдура.

– Вы правда так считаете? Я должен прямо сейчас? – пробормотал он.

– Вы еще сомневаетесь, господин главврач? Разве я высказался недостаточно ясно? Для ведущего врача вы, на мой взгляд, несколько мягкотелы. Как вы совершенно справедливо заметили, вам бы не мешало поучиться в «наполе» и хорошенько развить командирские качества! – И язвительно добавил: – Впрочем, при вашем прирожденном дефекте существуют и иные способы воспитания…

После долгой паузы врач тихо сказал:

– Хорошо, я сам сделаю укол вашему отцу…

– Но, господин доктор Мартенс, почему вы не поручите это старшему санитару? Это ведь, кажется, его обязанность?

Врач сидел в тяжелой борьбе с собой. Вновь воцарилась тишина.

Потом он медленно встал.

– Хорошо, я скажу старшему санитару…

– С удовольствием вас провожу. Меня очень интересует ваша работа. Ну, вы понимаете, выбраковка недостойного жизни материала, стерилизации и прочее…

Бальдур Персике стоял рядом, когда врач давал указания старшему санитару сделать пациенту Персике такой-то и такой-то укол…

– Короче говоря, рвотный укол, милейший! – благодушно произнес Бальдур. – Какую дозу вы обычно используете? Так-так, ну, чуть побольше опять же не повредит, верно? Подите-ка сюда, у меня тут найдется сигаретка-другая. Да берите всю пачку, старший санитар!

Старший санитар поблагодарил и вышел, со шприцем зеленой субстанции.

– Н-да, старший санитар у вас – сущий бугай! Могу себе представить, махнет кулаком – все в клочки разнесет. Мышцы, мышцы – вот что главное, господин доктор Мартенс! Ну что же, большущее вам спасибо, господин главврач! Надеюсь, лечение пройдет вполне успешно. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, господин Персике!

Вернувшись в кабинет, главный врач доктор Мартенс грузно рухнул в кресло. Во всем теле дрожь, на лбу выступил холодный пот. И он никак не мог успокоиться. Снова встал, подошел к шкафчику с медикаментами. Медленно наполнил шприц. Но не зеленой субстанцией, хотя имел все основания блевануть на весь мир, а в особенности на свою жизнь. Доктор Мартенс предпочел морфий.

Вернулся в кресло, расслабился, ожидая воздействия наркотика.

Какой же я трус, думал он. Омерзительный трус! Этот наглый сопляк – вероятно, вся его сила в языке без костей. А я перед ним лебезил. И напрасно. Только вечно вылезает проклятущая бабка, а я не умею держать язык за зубами! Притом ведь она была очаровательная старая дама, и я очень ее любил…

Он погрузился в воспоминания, снова увидел перед собой старую даму с тонким лицом. В ее квартире всюду пахло розами (там стояла полная ваза сухих розовых лепестков) и анисовым кексом. Рука у нее была тонкая, состарившаяся рука ребенка…

И из-за нее я пресмыкался перед этим мерзавцем! Однако, господин Персике, в партию я все-таки вступать не стану. По-моему, поздновато уже. Ваша компания что-то слишком надолго здесь задержалась!

Он зажмурился, потянулся. С удовольствием вздохнул, к нему вернулось хорошее настроение.

Немного погодя загляну к старому Персике. Больше уколов он, во всяком случае, не получит. Надеюсь, выдюжит. Посижу здесь, пока морфий действует особенно приятно, а потом сразу к нему. Честное слово!

Когда надзиратель привел Отто Квангеля в камеру следственной тюрьмы, крупный мужчина поднялся от стола, где сидел с книгой, и стал у окошка, руки по швам, как положено по инструкции. Но манера, в какой он все это проделал, выдавала, что он не считает «отдание чести» очень уж необходимым.

И надзиратель тоже только рукой махнул:

– Да ладно вам, господин доктор. Вот, привел нового сокамерника!

– Отлично! – откликнулся мужчина, который был одет в темный костюм и спортивную рубашку с галстуком и в глазах Отто Квангеля выглядел не сокамерником, а скорее барином. – Отлично! Мое имя Райххардт, я музыкант. Обвиняюсь в коммунистических происках. А вы?

Квангель почувствовал в ладони прохладную, крепкую руку.

– Квангель, – нерешительно ответил он. – Столяр. А обвиняют меня в измене родине и в государственной измене.

– Да, кстати! – крикнул доктор Райххардт, музыкант, вдогонку надзирателю, который как раз закрывал дверь. – С сегодняшнего дня опять две порции, ладно?

– Понятное дело, господин доктор! – отвечал тот. – Я и сам смекнул!

Дверь закрылась.

Секунду-другую сокамерники пристально смотрели друг на друга. Квангеля одолевала недоверчивость, ему чуть ли не хотелось обратно в гестаповский подвал, к своей собаке, к Карличеку. Жить бок о бок с этим барином, с настоящим доктором, – невелика радость.

Глаза «барина» улыбались.

– Ведите себя так, будто вы здесь один, если вам так лучше, – сказал он. – Я вам не помешаю. Я много читаю, играю сам с собой в шахматы. Занимаюсь гимнастикой, для физической бодрости. Иногда напеваю немножко, но совсем тихо, потому что петь, разумеется, запрещено. Вам это помешает?

– Нет, не помешает, – ответил Квангель. И почти против воли пояснил: – Я ведь из гестаповского бункера, где без малого три недели сидел в одной камере с сумасшедшим, который ходил голышом и изображал собаку. Так что мне теперь так просто не помешаешь.

– Вот и славно! – сказал доктор Райххардт. – Конечно, было бы еще лучше, если б музыка немножко вас радовала. Здесь это единственный способ сохранить душевную гармонию.

– В этом я не разбираюсь, – холодно ответил Квангель. И добавил: – Супротив того места, где я был, тут прямо хоромы, а?

Барин снова сел за стол, взял в руки книгу. И дружелюбно ответил:

– Я тоже, как и вы, некоторое время провел в бункере. Согласен, здесь немножко получше. По крайней мере, не бьют. Надзиратели большей частью народ неотесанный, но не совсем уж оскотинившийся. Однако тюрьма остается тюрьмой, вы же знаете. Кое-какие послабления допустимы. Например, мне разрешено читать, курить, получать домашнюю еду, пользоваться собственной одеждой и постельным бельем. Но я – случай особый, да и при послаблениях заключение остается заключением. Надо еще научиться не чувствовать решеток.

– И вы научились?

– Пожалуй. Правда, не всегда получается. Далеко не всегда. Например, если я думаю о своей семье, то нет.

– У меня только жена, – сказал Квангель. – В этой тюрьме есть женское отделение?

– Да, есть, только мы никогда женщин не видим.

– Понятно. – Отто Квангель тяжело вздохнул. – Мою жену тоже арестовали. Надеюсь, сегодня и ее перевезли сюда. – Он помолчал и добавил: – Слишком она мягкая да ранимая для всего того, что ей пришлось выдержать в бункере.

– Надеюсь, она тоже здесь, – дружелюбно сказал барин. – Выясним через пастора. Возможно, он еще сегодня зайдет, во второй половине дня. Кстати, вы можете пригласить защитника, теперь, когда оказались здесь. – Он приветливо кивнул Квангелю: – Через час будет обед, – надел очки и стал читать.