удержать ее на расстоянии. Все это настолько ясно, точно мы видели происходившее своими глазами.

Холмс поднял брови.

– И все-таки вы послали за мной?

– А, да. Кое-что другое, сущий пустяк, но из тех, какие вас интересуют – необычный, понимаете? Чудной, если можно так выразиться. К главному факту он никакого отношения не имеет, то есть судя по всему.

– Так что же это?

– Ну, вы знаете, при такого рода преступлениях мы тщательно следим, чтобы все оставалось на своих местах. Ничего здесь не было сдвинуто или переставлено. Констебль дежурит тут днем и ночью. Нынче утром, поскольку покойника похоронили и расследование закончилось, то есть насколько оно касалось этой комнаты, мы решили немного прибрать тут. Этот ковер, как видите, ничем не закреплен, а просто расстелен. Нам понадобилось его приподнять. Мы обнаружили…

– Да? Вы обнаружили…

Лицо Холмса тревожно потемнело.

– Ну, я уверен, вам и за сто лет не догадаться, что мы там обнаружили. Видите это пятно на ковре? Но много крови должно было просочиться сквозь него, верно?

– Да, разумеется.

– Ну, так вы удивитесь, услышав, что на белом паркете соответствующего пятна нет.

– Нет никакого пятна? Но должно же…

– Да, как вы и говорите. Но факт остается фактом: его там нет.

Он ухватил ковер за угол и, отогнув его, доказал правоту своих слов.

– Но с изнанки ведь есть такое же пятно, и след должен был остаться.

Лестрейд радостно подхихикнул, озадачив прославленного эксперта.

– А теперь я покажу вам объяснение. На полу второе пятно имеется, да только не там. Вот, поглядите сами. – Тут он отвернул другой край ковра, и действительно, на белом квадрате старомодного паркета багровело бесформенное пятно. – Что скажете, мистер Холмс?

– Ну, это достаточно просто. Пятна совпадали, но ковер повернули кругом. А так как он квадратный и не закреплен, сделать это было легко.

– Столичная полиция, мистер Холмс, не нуждается в вашем заключении, что ковер повернули. Это очевидно, так как, если ковер снова повернуть, пятна совпадут. А узнать я хотел бы, кто переложил ковер и для чего.

По напряженному лицу Холмса я понял, что он сдерживает дрожь внутреннего волнения.

– Послушайте, Лестрейд! – сказал он. – Констебль в коридоре все время находился тут?

– Да, конечно.

– Ну, я посоветовал бы вам тщательно его расспросить. Но не в нашем присутствии. Мы подождем тут. Отведите его в заднюю комнату. Вы скорее добьетесь от него признания с глазу на глаз. Спросите его, как он посмел впускать людей в эту комнату и оставлять их тут одних. Не спрашивайте его, поступал ли он так. Утверждайте это. Скажите ему, что вы ЗНАЕТЕ, что в комнате кто-то побывал. Надавите на него. Скажите ему, что спасти его может только полное признание. Сделайте все так, как я вам говорю.

– Черт возьми! Если он что-то знает, он мне скажет! – воскликнул Лестрейд, бросился в коридор, и через несколько секунд из задней комнаты донесся его грозный голос.

– Есть, Уотсон, есть! – воскликнул Холмс с отчаянной поспешностью.

Вся демоническая сила его натуры, замаскированная апатичной манерой держаться, вырвалась наружу в пароксизме бешеной энергии. Он отдернул ковер в сторону и во мгновение ока уже, упав на четвереньки, принялся ковырять обнажившиеся квадраты паркета. Один, подцепленный его ногтями, откинулся, будто крышка коробки. Открылось темное углубленьице, Холмс обрадованно сунул туда нетерпеливую руку и выдернул ее с гневным проклятием разочарования. Там было пусто.

– Быстрей, Уотсон, быстрей! Наведем порядок!

Деревянная крышка водворилась на место, а ковер только-только был расправлен, когда голос Лестрейда донесся уже из коридора. Он увидел Холмса, небрежно опирающегося на каминную полку, скучающе и терпеливо подавляя неудержимую зевоту.

– Простите, что заставил вас ждать, мистер Холмс. Вижу, вам это дело надоело до смерти. Ну, так он признался. Идите-ка сюда, Макферсон. Пусть эти джентльмены послушают про ваш неизвинительный проступок.

Могучий констебль, весь красный и кающийся, бочком проскользнул в дверь.

– Так я же по оплошке, сэр, и ничего такого не думал. Вчера вечером в дверь постучала молодая женщина. Ошиблась домом, вот что. Ну, и мы разговорились. Скучно ведь, весь день один на дежурстве-то.

– Ну, и что произошло потом?

– Ей захотелось посмотреть место, где произошло преступление. Сказала, что прочитала про него в газетах. А сама такая респектабельная молодая женщина, сэр, и выражается не по-уличному, ну, я и подумал, что беды не будет, если дать ей взглянуть одним глазком. Чуть она увидела пятно на ковре, так и хлопнулась на пол и лежит, будто мертвая. Я сбегал за водой, но в чувство ее не привел. Тогда я сбегал за угол в «Плющ» за бренди, а когда вернулся, ее и след простыл, верно, пришла в себя и ушла. Может, стыдно ей стало, ну, и не захотела меня дождаться.

– Ну, а ковер почему перестлали?

– Так, сэр, когда я возвратился, он же весь был в складках. Понимаете, она же на него упала, а пол под ним натертый, а он к нему не прикрепленный. Вот я его потом и расправил.

– Это вам урок, констебль Макферсон, что вам меня не провести, – сказал Лестрейд с достоинством. – Вы, конечно, воображали, что ваше нарушение служебного долга обнаружено не будет, и все же одного взгляда на ковер мне было достаточно, чтобы понять, что в комнату кого-то впустили. Ваше счастье, милейший, что ничего не пропало, не то вы бы так легко не отделались. Крайне сожалею, мистер Холмс, что побеспокоил вас по такому пустяку, но я подумал, что несоответствие одного пятна второму вас заинтересует.

– Вне сомнений, это очень интересно. А эта женщина была тут только один раз, констебль?

– Да, сэр, только один.

– Кто она?

– Имени не знаю, сэр. Пришла по объявлению о печатанье на машинке и ошиблась номером, очень приятная благовоспитанная барышня.

– Высокая? Красивая?

– Да, сэр, рослая такая барышня, сэр. И, думается, вы сказали бы, что красивая. Может, некоторые сказали бы, что даже очень красивая. «Ах, констебль, позвольте мне взглянуть одним глазком!» Держалась так мило, ласково, можно сказать, сэр, вот я и подумал, что не будет вреда позволить ей сунуть голову в дверь.

– Как она была одета?

– Скромно, сэр. В длинной мантилье почти до полу.

– В котором часу это было?

– Только чуть смеркаться начало. Когда я возвращался с бренди, фонарщик как раз зажигал фонари.

– Очень хорошо, – сказал Холмс. – Идемте, Уотсон, думаю, нас ждет одно важное дело.

Лестрейд остался в комнате, а раскаивающийся констебль открыл перед нами входную дверь. На крыльце Холмс обернулся и показал ему что-то, зажатое в ладони. Констебль внимательно вгляделся.

– Господи, сэр! – вскричал он, и на его лице отразилось изумление. Холмс прижал палец к губам, опустил руку в нагрудный карман и, когда мы пошли по улице, расхохотался.

– Превосходно! – сказал он. – Идемте, друг Уотсон, дан звонок для поднятия занавеса перед последним действием. Полагаю, вы с облегчением услышите, что войны не будет, что блистательная карьера достопочтенного Трелони Хоупа останется незапятнанной, что опрометчивый монарх не понесет никакой кары за свою опрометчивость, что премьер-министру не придется иметь дело ни с какими европейскими осложнениями и что благодаря капельке такта и ловкости с нашей стороны никто ни на йоту не пострадает от того, что могло бы обернуться очень скверным инцидентом.

Я преисполнился восхищения перед этим необычайным человеком.

– Вы все раскрыли! – воскликнул я.

– Да нет, Уотсон. Некоторые моменты остаются по-прежнему темными. Но мы уже знаем столько, что будем сами виноваты, если не сумеем узнать остального. Немедленно отправимся на Уайтхолл-Террас и покончим с этим делом.

В резиденции секретаря по европейским делам Шерлок Холмс осведомился, дома ли леди Хильда Трелони Хоуп. Нас проводили в утреннюю гостиную.

– Мистер Холмс! – сказала дама, и ее лицо порозовело от возмущения. – Это же крайне нечестно и невеликодушно! Я ведь объяснила, что хочу сохранить мой визит к вам в секрете, чтобы мой муж не подумал, будто я вмешиваюсь в его дела. А вы компрометируете меня, явившись сюда и таким образом показывая, что между нами существуют какие-то деловые отношения.

– К несчастью, сударыня, ничего другого мне не остается. Мне поручено вернуть этот чрезвычайно важный документ. А потому я вынужден, сударыня, попросить вас отдать его мне.

Она вскочила на ноги, и вся краска исчезла с ее прекрасного лица. Глаза ее остекленели, она пошатнулась, и я подумал, что она лишится чувств. Затем с величайшим усилием она справилась с собой, и ее лицо отражало теперь только величайшее удивление и негодование.

– Вы… вы оскорбляете меня, мистер Холмс.

– Ну, послушайте, сударыня, это бесполезно. Отдайте письмо.

Она метнулась к звонку.

– Дворецкий вас проводит.

– Не звоните, леди Хильда. Иначе все мои отчаянные