— Ладно, позвоню тебе на день рождения. Может, сходим куда-нибудь выпить, тебе уже по закону будет можно. — Крейг включил зажигание. — Пока.

— Пока. — Ричи хлопнул дверцей и, не оглядываясь, побежал к платформе. Сел на скамейку, протяжно выдохнул. Нащупал в кармане вентолин. Нет, пожалуй, он обойдется. Состояние сейчас нормальное. Ричи вытащил телефон, проверил сообщения.

Все ждали вторника. Во вторник им должны сообщить вступительные баллы. Ричи не думал о них, пока длился учебный год, но теперь, когда школа осталась позади — навсегда! — до него постепенно дошло, что будущее — это не ровная прямая тропа, а матрица с пермутациями, вероятностями и ответвлениями ответвлений. Карта его будущего — это пространственная кривая, что прежде никогда не приходило ему в голову. Школа заслонила от него эту правду. Школьные годы были плоскими, двухмерными: сон, школа, уроки, сон, школа, уроки, иногда праздники. Тот мир расщепился, потерял смысл, и это, именно это, как ничто другое, приводило его одновременно в крайнее волнение и смятение. Вернуться в тот мир он уже никогда не сможет.

Конечно, он надеялся, что поступит в институт. Вероятность провала он исключал. Это было просто немыслимо. Такого просто быть не могло. Он был самый обычный ученик — не гений, но не лентяй и не идиот. Он добросовестно указал в анкете свои предпочтения, но не особенно задумывался над тем, что его ждет. Свое будущее он связывал с картографией и исследованием окружающей среды. Однако сразу же после рождества вдвоем с Ником они поехали на трамвае в город. На мельбурнском кладбище выкурили по сигарете с марихуаной, а потом пошли в университет. Ник хотел заниматься медициной, мечтал об этом с детства. Если он не станет врачом, его жизнь будет кончена. Они бродили по зданиям — летом там почти никого не было, — а потом Ник показал на высокое безобразное бетонное сооружение на краю территории университета. Вон ту образину строил мой дядя, сказал он Ричи. Он говорит, что у нас в роду ученых не было, я буду первым, если поступлю. В тот день лицо Ника дышало исступлением, вид у него был страстный и пугающий. Ричи, стоя рядом с другом, смотрел на здание. Это дядя мой построил, вновь и вновь повторял Ник, а потом его лицо исказила гримаса. Я должен стать студентом. Взволнованный, возбужденный, он повернулся к Ричи. И если мы поступим, ты понимаешь, что это будет означать, понимаешь, да, старик? Что мы лучше всех богатеньких детишек из частных школ, которые здесь учатся. Мы поступим, потому что мы самые лучшие, потому что мы умные — нам просто не придется платить за обучение. Ричи кивнул, не совсем понимая возбуждение друга. Но в автобусе, когда они возвращались домой, он вдруг представил свое будущее, его труднопостижимые разнообразные возможности.

Он смотрел в окно на искрящийся асфальт тротуаров северного пригорода, и внезапно шанс, случайность, судьба, воля — все это обрело смысл. И он испугался. Ник либо поступит в университет, либо нет. Они с Ником либо будут вместе учиться в университете, либо не будут. Есть только один путь в будущее, одна-единственная дорога из тысяч возможных вариантов, которая его интересует. Он глянул на своего лучшего друга. Ник Серсик смотрел прямо перед собой. Внешне он был спокоен. А вот его собственные руки на коленях дрожали. Грудь болела, будто в ней медленно разрывалась пуля. Он надеялся, что эта боль, эта мука никогда не пройдет. Что это? Любовь? Наверняка. Казалось, он ощущает в себе давление целой Вселенной. Возможно, в нем происходит «Большой взрыв», который может разорвать его в клочки, уничтожить. Затаив дыхание, Ричи устремил взгляд в окно. Если ему удастся досчитать до шестидесяти, медленно, неторопливо, не перескакивая через цифры, если он сможет не дышать целую минуту, значит, Ник поступит на медицинский факультет, а сам он получит диплом специалиста по пространственному проектированию, они будут учиться в одном университете, у них будет одно и то же будущее. Ричи набрал полные легкие воздуха и досчитал до шестидесяти.

В последнюю пятницу перед роковым вторником вечером они пошли в «Уэстгарт» смотреть «Марию-Антуанетту»[139]. Ник скептически отнесся к походу в кино, предположил, что это слюнявый фильм, бабский.

— И потом, — нудил он, — у меня голова другим забита. Я все равно не смогу сосредоточиться на кино.

Интересно, думал Ричи, что будет делать его друг, если не поступит на медицинский? С катушек слетит. Себя угробит и всех вокруг за собой потащит.

— Там играет Кирстен Данст.

Это решило дело. В последний момент к ним присоединилась Конни, и Ник еще больше разволновался. Они заняли места в одном из первых рядов. Конни почти силком усадила Ричи между собой и Ником. Когда свет в кинотеатре погас и фильм начался, Ричи искоса глянул на Ника. Тот уже ерзал в кресле. Во время сеанса он дважды отлучался в туалет. Когда вернулся после второго ухода, от него несло табаком. По окончании фильма они по дороге зашли в кафе, чтобы выпить молочно-шоколадный коктейль со льдом. Ник вообще ничего не мог сказать про фильм. Ричи понравилась музыка к фильму, атмосфера чувственности, пронизывающая большинство сцен. Конни фильм показался скучным, хотя музыка ей тоже понравилась. Марию-Антуанетту она назвала кошелкой. Нику все не терпелось поскорее допить свой коктейль и убраться из кафе. Мальчики проводили Конни домой. Обычно она всегда обнимала и целовала Ричи на прощание, но только не при Нике. Они пришли домой к Ричи.

Его мама не спала, со своей подругой Адель сидела на крошечной кухне. Мальчики пристроились рядом с женщинами.

— Вы ели что-нибудь?

Ричи мотнул головой.

Трейси показала на плиту:

— Я приготовила рагу. Там еще много осталось. Подогрейте в микроволновке.

Ник внезапно вскочил со своего места:

— Мне пора! — Это прозвучало почти как вопль.

— Не спеши, детка. Поешь. Потом пойдешь.

Ник яростно замотал головой.

— Нет, — вскрикнул он, потом вскинул руку, то ли отсалютовав, то ли махнув Ричи на прощанье, и ринулся в коридор. Они услышали, как хлопнула входная дверь.

Адель грубо хохотнула:

— Что это с ним?

Ричи положил две большие ложки рагу на тарелку и сунул ее в микроволновку.

— Нервничает, — ответил он в защиту друга. Ему всегда было неприятно, если кто-то критиковал Ника. — Во вторник станут известны результаты.

Адель хмыкнула — издала резкий звук, исходивший, казалось, откуда-то из глубины ее горла. Это могло означать как сочувствие, так и пренебрежение — у нее всегда все непонятно. Она была вспыльчива и резка, внешне выглядела так, будто много курила и пила — а она и пила, и курила, — и страдала от избыточного веса. Адель и его мать начали дружить еще до его рождения. В каком-то смысле, часто говорил он себе, Адель была ему вместо тетки, а о тетках много не думаешь.

Микроволновка запищала. Этот писк всегда его бесил. Он сел и набросился на еду.