– Это я только с перепою.

– А с перепою ты почти всегда!

Ну что же, это уже похоже на беседу, если не друзей, то коллег по опасному ремеслу.

Постепенно испанец влился в коллектив, и я перестал на него крыситься. А он на меня. Де Овила обладал невероятно выразительным взглядом и, так сказать, аурой. Если ты ему не нравился, вокруг создавалась настолько душная атмосфера, что мухи на лету дохли. Сей неприятный эффект, столь заметный по началу, более не проявлялся.

Утро на корабле начиналось с дежурных взаимных упреков ритуального свойства.

– Ты опять храпел.

– А ты опять пердел.

– В Испании мыться не принято? От тебя воняет.

– А у тебя волосы в носу!

– Ну?

– А у меня на заднице. Давай свяжем?

И так далее, если рядом оказывались бойцы, неизменно раздавалось громогласное бу-го-га, распугивавшее даже дельфинов. А они оказывались часто, я бойцов имею ввиду, ибо, куда на корабле спрячешься?

Нашлось у нас о чем по общаться. Он в армии был не новичок, да и я успел послужить, дай Боже. И знакомых общих отыскали. Много разговоров было о Павии – самом сильном военном впечатлении молодого испанца. Еще бы, в пятнадцать лет загреметь в самый центр такой мясорубки!

После ему довелось дойти до Рима под началом Шарля де Бурбона, штурмовать его, биться на улицах, лезть на стены замка Святого Ангела под свинцовым дождиком. И после победы замечательно погулять среди покоренного населения.

Как и ожидалось, большинство россказней про зверства ландскнехтов и испанцев оказались враньем. Естественно солдатня вела себя безобразно. И грабили и насиловали, даже поубивали кого-то. Непорядок, но очень далеки эти эксцессы от того, что в самом деле могли устроить наши в завоеванном городе, зная их способности. А так… ну побегали под окнами папской резиденции с чучелом понтифика и кучей ландскнехтов, наряженных кардиналами. Сожгли потом чучело. Погорланили песенок. Напились. Велика беда? А разговоров-то было! Вот если бы не чучело сожгли, а папу, тогда другое дело!

– Знаешь, Пауль, в Риме все тихо было. Есть с чем сравнить. Было дело, давили мы восстание моранов. Тогда солдаты отличились. Я не барышня, но от такого аж наизнанку выворачивало. Всех одной гребенкой мели: мужиков, баб, детей. И евреев и цыган, даже крестьян наших бывало по ошибке… Кто под руку попадет. Я ж тогда с Зарайдой познакомился… Не дал её на пику надеть…

Вот так новость! А она ничего и не рассказывала. Она, правда, вообще очень мало рассказывала. Молчала в основном, или расспрашивала.

С того разговора началась настоящая дружба. Я так был благодарен испанцу, что спас Зару! Если бы не его чувствительность, странная для профессионального солдата, никогда бы нам не встретиться. Лежать бы к тому времени Заре в земельке обглоданным скелетом, рядом с её сынишкой.

Признательность заставила открыть душу испанцу. А он ответил тем же. И стали мы не разлей вода, тем более, что времени было хоть отбавляй. Армада едва плелась, то и дело бессильно врастая в неподвижную штилевую синеву. Делать на борту было нечего, только настоящие моряки об нас спотыкались, ругали рыбьим кормом, сухопутными крысами и балластом. Вот мы и общались, пока возможно.

Подумать только! Этого умного, тонко чувствующего, незлобивого и даже жалостливого человека я чуть не располовинил мечем! Судьба… Женщина… Чего они только не сотворят с нашим братом!

Однажды перед сном де Овилла держал меня за пояс, пока я мочился «про запас» в волны с наветренного борта. Я упоенно журчал, а он сказал задумчиво: «не могу я, Пауль в солдатах. Не могу, противно. Людей жалко. Сколько их полегло у меня на глазах! Иногда, кажется, брошу все, а никак не выходит. Раньше не замечал, а теперь после боя трясет всего».

Я перекрыл фонтанчик, недоуменно гладя на испанского забияку. За изумлением билась мысль, а не отпустит ли он в задумчивости ремень, но билась все слабее. Сойдя на палубу, ваш покорный слуга поинтересовался, какого черта Франциско делает в армии в таком случае. На что он ответил: «Традиция. Да я и не умею больше ничего. Дома противно сидеть».

– Слушай, Франко, я тебя не вполне понимаю. Ты же потомственный воин, не то что я. Давненько меня после боя не трясло. Даже не припомню, когда последний раз. Привык вроде бы, ко всему привыкаешь.

– А я отвык, – де Овилла оперся локтями на фальшборт и покрутил усы, – сначала нравилось. Страшно очень, но удовольствие непередаваемое. Как же! Я в армии! Рыцарь! А чем дальше, тем мерзее. Я даже не о войне речь веду.

– А о чем? – разговор оказался интересным, я настроился на расспросы.

– Да, – он покрутил рукой, зачерпнув половину небосвода и треть горизонта, – обо всем этом! Жизнь у нас – война, понимаешь? С самого детства.

Далее, я узнал, каково жить маленькому бастарду в замке вроде как отца среди выводка ублюдков постарше и чуть меньшего выводка заносчивых законных наследников. Матери он не помнил, она оставила младенца попечению наиболее состоятельного кандидата на отцовство и исчезла с жизненного горизонта навсегда. Как только его голова стала возвышаться над столом, то есть года в четыре, он попал в поле зрения родственничков, которые с наслаждением принялись тюкать беззащитного мальца.

Единственным близким человеком оказался вроде как дядя – младший брат графа, опытный воин, в промежутках между походами учивший его незатейливой жизненной науке: верховой езде, фехтованию, кулачному бою. Жизнь приобрела поганенькую стабильность. Драки с братьями, неизменно заканчивавшиеся побоями, жалобами отцу и наказаниями. Уроки у грубоватого солдата. Скудная еда. Книги в библиотеке. Мечты.

Все резко поменялось с появлением мачехи – молодой, блядовитой бабенки, непомерные запросы которой никак не мог удовлетворить старый граф – всей округе известный импотент. Она моментально заприметила высокого смуглого юношу и однажды его элементарно совратила, трахнула, говоря простым языком. Через несколько месяцев нараставшее пузо невозможно было прятать. Граф был доволен и горд. А все вокруг чуть не в голос ржали, так что пришлось молодому Франциско уносить ноги в Италию под крылышко маркиза Пескары, у которого служил дядя. И попал он как раз в исторический момент, в разгар кампании, закончившейся делом при Павии.

После была гарнизонная служба, стычки, несколько дуэлей, драки в кабаках. Потом поход и штурм Рима. Де Овилла возмужал, сильно разбогател и вернулся в Испанию, где мигом обломал рога всем своим обидчикам. Много дуэлировал, дрался, имел успех у женщин. Служил в кавалерии, разгонял восстание моранов под началом герцога Альба. И тогда вдруг понял, что так жить невыносимо. Серьезно думал о самоубийстве, что ему было очень нетрудно выполнить: подставился на очередной дуэли, или пошел на войну и поймал пулю.

Он искал смерти, отчего прослыл невероятным храбрецом. Только знакомство с Зарой сообщило новый смысл жизни и удержало на плаву. И тут появился ваш покорный слуга, то есть я. Последовал взрыв давно забытой ярости, много опрометчивых слов и поступков, увенчавшихся незабываемым фехтовальным этюдом на той самой полянке.