Ладная фигура Карла Габсбурга сияла на солнце зеркалами невесомых лат с тонким узором золотой насечки. В руке жезл полководца, на поясе – меч. Рядом стоял в тени дерева скромный молодой человек с темным пушком на щеках.

Адам ткнул в его сторону подбородком и спросил:

– Знаешь кто это?

– ?

– Это автор того самого великолепия, что напялено на обожаемого монарха. Филиппо Негроли, молодой миланский кудесник[98]. С железом делает все что захочет. К нему уже очередь стоит из самых породистых герцогов. Это после того, как он выковал для Франческо де ля Ровера шлем в римском стиле, а Карл узнал и заказал для себя такой же только лучше. Ну, народ это дело увидел, ахнул и бросился с деньгами к Негроли, сделай мол, и нам красиво. Мода, етить её! Есть, впрочем, на что посмотреть. Шлем невероятный: из цельной детали выкованный, спереди борода отчеканена, как настоящая, волосок к волоску, на оплечье орден Золотого Руна. И ко всему прилагается щит с Медузой Горгоной. Все в золоте и серебре. Насечка! Красота!

– Красиво жить не запретишь, да… а это что за персонажи?

Поблизости на всхолмье старались у мольбертов два человечка, совсем маленьких на расстоянии.

– Запечатлевают. Один, кажется Питер ван Эльст, второй Ян Корнелий Вермейен[99]. Выписали специально ради такого случая из Нидерландов. Потом по их картону[100] выткут шпалеру. На память.

Было что вспомнить.

К сожалению, после смотра я комкано расстался с Адамом, которого спешно вызывали в Германию. Очень, очень жалко. И его пика бы нам пригодилась, и легкий характер не повредил бы, и бесконечный запас баек про всё на свете. Самое поганое, что опять и опять главные, нужные слова не отыскались.

– До свиданья, брат.

– До свиданья. Хотя, что-то мне подсказывает, что правильнее сказать прощай. На этот раз, кажется, прощай. – Это Адам из себя выдавил. А я не смог. Отделался оптимистичным и трусливым «до свиданья».

Путь на Тунис прикрывала сильная крепость Гулетта. Она же стерегла уютную бухточку. Все это оставлять в тылу никак не хотелось. И полумесяц на стенах раздражал, и флоту оперативная база требовалось. Не нужно было быть стратегом, чтобы догадаться – скоро штурм.

Вдали от родных берегов, армия не могла позволить себе осадного сидения. Никак не могла. То, что было в порядке вещей в Европе, да и то часто оборачивалось неприятностями, здесь могло стать необратимой катастрофою. Риск был неприемлемый. Лучше потерять пару тысяч солдат во время приступа, чем всю армию. Ведь припасы были не бесконечными, и погода могла испортиться, тогда о правильной эвакуации и речи быть не могло. Поэтому штурм.

Сухопутная армада споро обложила крепость. Над её укреплением в свое время знатно потрудились итальянские инженеры, что явно читалось в приземистых бастионах с угловатыми контрфорсами.

С моря выстроился грозным полумесяцем флот. Несколько десятков самых мощных кораблей ощетинились орудийными стволами. Всякая мелочь пряталась во второй линии, там, на палубах точил клинки испанский десант.

Через сутки блокада была оформлена по самым строгим требованиям. Против привратного больверка[101] стояли флеши с тяжелыми единорогами. Легкие фальконеты нацелились на боевые галереи и амбразуры, мортиры приготовились обрушить смерть на внутренние постройки.

Целую ночь канониры по отвесам выверяли углы наводки. С первыми лучами солнца настало время проверить результат их стараний на практике.

Никаких переговоров и почетной сдачи туркам и их пособникам из числа местных ренегатов и алжирских пиратов Хайраддина не предлагали. Пришёл черед дипломатии пушек и пик.

20 июня грянул гром.

Пол дня бог войны увлеченно молотил в стены чугунно-каменными молотами. Летели во все стороны куски укреплений, пыль и дым заволокли окрестности на милю. Ничего было не разобрать, только со стороны моря то и дело сверкали багровые зарницы, сопровождавшиеся гулкими раскатами.

Защитники крепости ясно понимали, что давать слабину нельзя. Пощады не будет, не будет «доброй войны» с выкупом пленных. Да и с чего бы? Император расценивал местных, как предателей, а с пиратами разговор всегда был короткий.

Со стен неслись дружные ответные залпы. Ядра бились в осадную фортификацию, вырывая столбы песка, сокращая исправный орудийный парк и поголовье пушкарей. Над морем поднялось чадящее зарево. Туркам удалось поджечь огнем одну галеру, которой ничего не оставалось, кроме как выбросится на песчаную отмель.

Залпы с нашей стороны стали еще яростнее и чаще. С трудом представляю, что творилось сейчас на орудийных палубах кораблей, среди грохочущих металлических монстров, порохового угара, чада фитилей и потного смрада, которые не могли вытечь через скудные бреши пушечных портов. Полуголые, почерневшие люди, матерная ругань старшин, метания пороховых юнг… слава Богу, что я служу в пехоте на вольном воздухе. Хотя и у нас воздух был далек от альпийской свежести.

Над крепостью взметнулся фантастический столб дыма и пламени. А затем еще один. Затмивший первый, как зрелый дуб хилый росток. Громовой рев беснующегося пороха заставил зрителей в партере, то есть нас, пасть наземь, или, как минимум, пригнуться, включая самого императора.

Я все это не просто так расписываю, я все видел лично, так как наша рота стояла подле персоны Карла, усиляя его немногочисленных телохранителей. Свидетельствую: кайзер зажал богопомазанные уши царственными ладонями и рухнул на колени. Плоть слаба.

Канонада на минуту стихла, а потом возобновилась с новой силой. Со стороны моря прибежал некто, пропитанный острым запахом сероводорода с воплями: «Ваше величество! Ваше величество! Мы взорвали пороховой склад! Взорвали! К городу идет десант! Извольте командовать приступ!» Его величество, уже вполне оправившийся, изволил. Он отдал необходимые распоряжения, разослал адъютантов, выхватил меч и ринулся в дым. Спустя секунду следом скрылись герцог Альба и несколько трабантов, которые буквально силой приволокли самодержца.