– С разрешения madame я временно остановилась в институте…

– Это слишком далеко, и добираться до нашего лазарета по нынешним временам небезопасно, – задумчиво сказала Зимина, – ведь вам предстоят и ночные дежурства. Вы уж меня простите, но отдельную комнату предоставить вам я не могу, а вот койку в комнате, где живут еще три сестрицы, предложу хоть сейчас.

– Спасибо, мадам. Бог наградит вас за доброту, – искренне поблагодарила Лара начальницу, намереваясь еще раз поцеловать ее руку, но та торопливо спрятала свою руку под передник.

– Не спешите меня благодарить, – строго глянув на Лару, сказала она, словно еще раз предупреждая девушку, что не потерпит больше здесь телячьих нежностей. – Я буду рада услышать это через месяц, когда увижу, что вы с честью прошли испытание. А пока повторяю, для тяжелой и грязной работы в лазарете мне нужны сильные, здоровые девушки и женщины… И если эта нелегкая работа окажется вам не под силу, пеняйте на себя, я буду вынуждена вернуть вас со словами искренней благодарности вашему папеньке.

– Я на все согласная! – радостно пролепетала Лара. – И готова следовать за вами хоть на край света.

– Ну, тогда с Богом, – трижды перекрестилась Раиса Захаровна на небольшой, освещенный чуть теплящимся огоньком лампады закопченный образок Спаса Нерукотворного, виднеющийся в дальнем углу приемной, и направилась прочь из комнаты, сделав Ларе знак следовать за ней.

В длинном, полутемном коридоре Лару сразу же обдал со всех сторон стойкий запах карболки. Чем дальше шла она вслед за начальницей в глубь лазарета, тем чаще попадались навстречу мужские и женские фигуры в длинных, от шеи до самых пят, белых передниках-балахонах. На головах женщин белые же косынки. Все они низко кланялись Зиминой и удивленно рассматривали Лару. Всю дорогу их сопровождал какой-то непонятный гул, похожий на то нарастающий, то затухающий рокот горной речки, который доносился из-за стеклянных дверей, выходящих в коридор.

Над дверьми на черных досках были выгравированы белыми буквами названия покоев: «Амбулаторный прием», «Глазной прием», «Операционная», «Водолечебница», «Сыпной».

В конце коридора, за поворотом, на Лару вдруг обрушилась слепящая лавина солнечного света, бьющего из огромного окна, выходящего на широкую улицу. После темного коридора девушке понадобилось время, чтобы глаза привыкли к яркому свету, и потому она не сразу смогла обозреть весь огромный холл, в котором безраздельно господствовал седовласый видный швейцар. Из швейцарской на второй этаж вела серая каменная лестница с отполированными до блеска дубовыми перилами. С любопытством озираясь по сторонам, Лара, осторожно ступая по ковровой дорожке, скрадывающей шаги, поднялась вслед за начальницей на второй этаж и, свернув в коридор, остановилась у открытой двери в комнату, куда зашла Раиса Захаровна.

– Заходите, не стесняйтесь, – прозвучал оттуда начальственный голос Зиминой, – здесь вы и будете жить.

Лара со смешанным чувством страха и любопытства переступила порог и сразу же наткнулась на такую же, как и она, худенькую, верткую девчушку, которая при виде ее растерянно произнесла:

– А я-то думала, что меньше меня никого в лазарете не будет…

У Лары сразу же отлегло от сердца. «Если такие сестры-девочки здесь трудятся, так мне сам Бог велел выдержать испытания и стать настоящей сестрой милосердия», – удовлетворенно подумала она и вопросительно взглянула на Раису Захаровну, которая только что всячески пугала ее трудностями больничной работы.

Зимина не заметила этого взгляда, потому что в это время отчитывала крупную светловолосую девицу с рябым лицом за то, что та, вместо того чтобы заниматься в свободное от дежурства время, дремала на своей кровати.

– Как вы можете, голубушка, отдыхать в то время, когда доктор Савельев постоянно жалуется на вас, что вы не знаете теории. Путаетесь в самых простейших медицинских вопросах…

– Но, госпожа начальница, вы же знаете, что я очень хорошо разбираюсь в практике, не как некоторые, – кивнула она в сторону сестры-девочки.

– Верно, – согласилась Раиса Захаровна, – но если вы не сдадите теорию, то вам не видать диплома как своих ушей.

– А что мне диплом, – поморщила девушка свой усыпанный веснушками носик, – на фронте-то всего нужнее как раз практики, те, кто сможет раненому солдату или офицеру под пулями первую перевязку сделать, страдания облегчить, а потом на себе с передовой до медотряда дотащить. Да еще и не одного, а с десяток, а то и больше, – сказав это, бойкая на язык девушка обвела победоносным взглядом своих товарок.

– И все-таки, сестра Марфа, я вам настоятельно рекомендую заняться теорией, – сухим, официальным тоном произнесла Зимина.

– Матушка Раиса Захаровна, – вдруг со слезами на глазах кинулась к начальнице Марфуша, – я никаким образом не хотела вас обидеть, за что вы так строго говорите со мной? Вы же знаете, что я вас всем сердцем люблю и уважаю. А доктору Савельеву скажите, что я на нынешней же неделе пересдам всю его теорию. Только не сердитесь на меня сестрица-начальница, вы же знаете, что я этого не перенесу.

Раиса Захаровна обняла склоненную к ней повинную голову и поцеловала девушку в лоб.

– Спасибо, душа моя, я знала, что вы прислушаетесь к моим советам. Ведь я желаю вам только хорошего, – назидательно промолвила Зимина.

– А вас, сестра Полина, я прошу присмотреть за Марфушей, – обратилась Раиса Захаровна к высокой, стройной женщине с пышными льняными волосами, которая, сидя за столом, что-то вышивала, – если надо будет, помогите ей в изучении теории.

– Хорошо, матушка Раиса Захаровна, – послушно промолвила сестра, отложив рукоделие, взяла с полки, нависшей над столом, толстую книгу и, вопросительно взглянув на Марфу, тихим, грудным голосом промолвила: – Присаживайтесь, сестрица, начнем с первого параграфа. – Марфа, смешливо сморщив свой маленький носик, нехотя направилась к столу.

Начальница, еще раз окинув заботливым взглядом комнату, направилась было к двери но, заметив Лару, замершую посреди комнаты с открытым от удивления ртом, торжественно объявила:

– Сестрицы, с сегодняшнего дня с вами будет жить и трудиться в лазарете Лариса Владиславовна Лыкова. Она, как и вы, мечтает посвятить свою жизнь врачеванию. Прошу любить и жаловать.

С этого дня у Лары началась новая, ни с чем не сравнимая, очень трудная, но осененная давней мечтой жизнь.

2

Лара после близкого знакомства с соседками по комнате, которые никак не могли взять в толк, почему эта нарядная барышня решила отказаться от своей легкой и праздной жизни лишь для того, чтобы сменить ее на полуаскетический, нелегкий быт сестры милосердия, долго не могла заснуть. В отличие от нее сестра-девочка, которую звали Светланой, сестра Марфа и сестра Полина пришли в общину хоть и разными путями, но, как говорится, не от хорошей жизни. Наверное, поэтому они смотрели на ее поступок как на блажь, которая со временем непременно пройдет. И Лара не спешила их разубеждать. Не могла же она перед малознакомыми женщинами открыть свои чувства, рассказать об истинных причинах, побудивших ее к этому нелегкому, вымученному в душе шагу. Сестрицы же были менее закомплексованы и без утайки поведали ей о себе. Светлане только-только исполнилось шестнадцать лет и, сколько она себя помнит, все время путешествовала из приюта в приют, пока несколько лет назад не обрела постоянный дом и покой в общине сестер милосердия. Много сложнее были жизненные перипетии Марфуши, которая осталась сиротой год назад, когда внезапно возникший пожар уничтожил и дом, и родителей. Девушке пришлось зарабатывать на жизнь собственным трудом. Поработав год горничной в одной из петербургских гостиниц, она чуть было не попала в историю, описанную в романе Льва Толстого «Воскресение», и при первой же возможности бросила эту работу. По совету священника, у которого исповедывалась, она поступила в Марфо-Мариинскую обитель сестер милосердия и вот уже больше полугода трудилась там. Сестра Полина молча слушала истории своих товарок и, казалось, была не особенно расположена к откровению, пока Лара, увидев над ее кроватью небольшой рисунок мальчика и девочки с поистине ангельскими личиками, не сказала, умилившись: