– Надо отправляться в Кадис: там мы оба найдем то, что ищем.

– Попробую-ка я послушаться тебя, дитя мое. Уж больно уверенно ты вещаешь. Кто знает, не приготовил ли и вправду нам Бог какой-нибудь подарок!

Спрашивать Учителя о дальнейшем пути было лишним: он все сделает так, как нужно. В этом Вероника была уверена.

* * *

Утром, после ночлега в монастырской гостинице, она обнаружила, что падре Бальтазар действительно уже обо всем позаботился. С помощью расторопного и практичного падре Андреаса был нанят крепкий ухоженный мул, собрана еще одна корзина провианта и (главное!) выправлена специальная бумага: поручение к посещению братьев-францисканцев – документ, который должен был защитить их как от любопытства соглядатаев инквизиции, шныряющих по всем дорогам Испании, так и от излишнего внимания королевской полиции.

Падре решил идти по суше: это было дешевле и безопаснее, хотя и несколько дольше. Ну и хорошо! Ведь можно было вдоволь слушать Учителя! Его увлекательные рассказы искупали все: и изматывающую жару, и дорожную пыль, и приступы не ожиданного упрямства мула, и ночевки на грязных постоялых дворах, вечно дурно пахнущих уксусом и хлевом. Правда, от последнего они быстро отказались – падре предпочел ночлег в стороне от дороги, в поле под открытым небом, ночевке в сомнительной постели с омерзительными насекомыми. Надо ли говорить, что Вероника была с этим горячо согласна!

Расположившись в тени придорожных деревьев на отдых, они вели неспешные беседы. Впрочем, говорил в основном падре, а Вероника, открыв рот, внимала. И молчала. Он даже заметил:

– Я боялся, что меня больше будет утомлять общение с женщиной, чем тяготы пути. По счастью, вижу, что опасения мои не оправдались. – Он ласково улыбнулся и задумчиво добавил: – Надо бы ввести обязательные дни молчания в нашей обители. В воспитательных целях!

Если же Учитель умолкал, Вероника, опрокинувшись навзничь в траву, уносилась взглядом в небо с плывущими по нему облаками. Ее завораживало их свободное и мистически-неуловимое изменение. Движение облаков, то растекающихся на голубом фоне, то таявших, иногда будто прекращалось – тогда сама Вероника плыла под ними куда-то в неизвестное, в непонятное…

* * *

Все же этот переход-путешествие к Кадису было трудным. За дорогу она так умаялась, что замаячивший вдали город не вызвал у нее никакого интереса. Вот только море, которое Вероника видела впервые в жизни, сияющей издали синевой неудержимо влекло ее к себе.

– Море… – только и выдохнула она.

– Тебе настолько нравится? – Падре был, похоже, удивлен.

А Вероника удивилась его равнодушию, но ничего не сказала в ответ, лишь подумала: «Наверное, к берегу мы и не подойдем…» Но Учитель неожиданно сам предложил:

– Надо бы отдохнуть и привести себя в порядок перед входом в город: стряхнуть дорожную пыль, а заодно и пообедать. Не тащить же остатки провизии в Кадис – пойдем налегке! Так что, раз тебе так нравится море, давай спустимся на самый берег.

Они свернули с дороги вправо, стали спускаться. И Вероника так заторопилась (будто море могло куда-нибудь вдруг исчезнуть!), что перешла с шага на бег. Вырвавшись из-за деревьев на открытое пространство, замерла, потрясенная величием представшего ее взору пейзажа. Волнующе-живое, во всем своем неоглядном великолепии, море наполнило ее душу неведомой до сего часа очищающе светлой энергией! Сами собой взлетели вверх крыльями руки, и Вероника крикнула – и плещущим о камни волнам, и парящим в вышине чайкам, и Солнцу – всему миру:

– Э-э-й! Эге-гей! Здравствуйте, я здесь! Море, я пришла к тебе!

Не оглянувшись на падре Бальтазара (забыв о нем!), она вошла в воду прямо в платье. Вода уже дошла ей до пояса, когда набежавшая волна легко, словно шаля, взлетела выше, толкнула в грудь, захлестнула за воротник и игриво отступила. Это страшно понравилось Веронике, и она, задохнувшись от счастья, погладила поверхность воды ладонью и проговорила как в забытьи:

– Море, мне хорошо с тобой…

Простояв так довольно долго и наигравшись с волной, она вдруг вспомнила о падре и смущенно оглянулась. Но он преспокойно занимался своим делом: успев развьючить мула и пустить его на лужайку, расстелил на земле плащ и устроился на нем отдыхать. Он лежал на боку, удобно подогнув одно колено, и задумчиво смотрел на нее.

– Ты умеешь плавать, Вероника?

– Нет.

– Но ты не боишься?

Она отрицательно помотала головой, продолжая радостно улыбаться.

– Платье теперь придется сушить, – бесстрастно заметил падре, – завернись пока в мой плащ.

Вероника выбралась на берег, и платье сразу неприятно прилипло к телу, захлопало по ногам отяжелевшим подолом.

– Бог мой, как ты худа! – воскликнул падре. – Ты часто бываешь голодна?

– Всегда, – пожала плечами Вероника и без паузы спросила: – А можно мне еще искупаться?

Теперь пожал плечами падре:

– Как знаешь. Мне это никогда не доставляло удовольствия.

Она стала срывать с себя тугое мокрое платье, и падре отвернулся.

Купаться раздетой оказалось просто восхитительно! Вода нежно обтекала тело, даря новые силы, ласкала утомленную жарой и пылью кожу. Сразу и без труда у Вероники получилось задерживать дыхание, и она без опасений улеглась на воду вниз лицом и, закрыв глаза, легко представила, что летит над морем, над берегом, над Кадисом, над Испанией – свободная от тревог и сомнений. Ощущения были по-родному знакомыми…

* * *

«Кадис. Хранитель сказал – Кадис: вы оба найдете там то, что ищете», – помнила Вероника. Но думала она теперь только о море. Падре так же, как и в Кордове, оставил ее в городском соборе. Но красив был собор или нет – Вероника не разобрала. Она томилась в его гулкой тишине и вязкой духоте, ерзала на скамье и все оглядывалась в ожидании падре на распахнутую, залитую солнцем дверь. Наконец силы покинули ее, и Вероника задремала, уронив голову на спинку передней скамьи и подложив локоть под щеку…

…Во сне, гулком и вязком, как воздух соборного нефа, она слышала плеск воды – мощный, громкий. И – корабль! Большой и красивый! Он то взмывал на волне вверх, то неспешно устремлялся вниз. Свист ветра и хлопанье парусов мешали расслышать чей-то до боли знакомый голос…

Вероника проснулась, как от толчка в плечо. Очень болела голова, ломило в затылке. «Надо выйти наружу», – подумала она, а на улице, поддавшись внезапному порыву, направилась к морю. Ноги уверенно несли ее вперед и вперед, мимо церквей, мимо покрытых белым налетом соли домов, мимо торговых рядов на площади. И только попав из нешумных городских переулков в грязный портовый квартал, она остановилась. Вокруг сновали торговки рыбой, ма льчишки-носильщики с переброшенными через спины постромками огромных корзин громко зазывали клиентов, нахваливая каждый свое умение и честность, небольшими группами слонялись сошедшие на берег моряки в лихо заломленных шляпах. То там, то сям мелькали дорогие плащи с торчащими из-под них шпагами: у знатных сеньоров тоже были дела в порту.