Он еще раз извинился и, приняв от падре благословение, отошел.

Его неспешные приказания выполнялись все же четко – как видно, команда была слаженна. Падре устроился с молитвенником подальше от борта, под хлопающим на речном ветерке навесом. Вероника же прошла на самый нос корабля. Она почти свесилась за борт и с удовольствием стала следить за чуть зеленоватой водой, обтекающей потемневшую обшивку. Если не поднимать головы, можно было бы даже вовсе забыть об окружающем и…

– Гхм, сеньорита, – смущенно кашлянул рядом старый матрос, – вы бы прошли под навес: кожа-то, как я погляжу, у вас нежная, как бы солнце ей не повредило! Прошу прощенья, конечно, надеюсь, что не обидел.

– Спасибо, сеньор. Не беспокойтесь, я не боюсь солнца.

– Гхм, «сеньор»… Скажете тоже, добрая сеньорита, то есть сестра. Не называйте меня так. Если ребята услышат, мне от их шуток житья не будет! Извините, конечно. Не сердитесь на меня!

Вероника улыбнулась: конечно, она не сердилась, ведь старик желал ей добра, хотя он и прервал ее мечты.

– Как же мне звать тебя?

– Боэльо. Педро Боэльо, к вашим услугам, сестра. Если вам что-нибудь понадобится, вода там или что еще, обращайтесь прямо к старику Боэльо, ко мне то есть. И падре вашему скажите… – Он еще покашлял-похмыкал, как бы собираясь с духом, и негромко, но твердо добавил: – И еще скажите ему, мы тут с ребятами играем иногда в карты… Так вот, это просто карты, ну, вы понимаете?

Она совсем не понимала и, приветливо-ободряюще улыбаясь старому матросу, ждала разъяснений.

– Я хочу сказать, что это вовсе не какое-то там колдовство или заговоры, а просто игра. Мы – люди простые, и развлечения наши, сами понимаете… В общем, не стоит никому сообщать, верно? Потолкуйте с падре, сестра.

Боэльо кашлянул в кулак и отошел. Вероника поняла, что старик говорил об инквизиции. Кому, что и зачем они с падре могли сообщить? Но эти простые люди не знали их и не доверяли. Ей стало жаль их.

Она целый день провела на носу корабля, а падре – на корме, под навесом. Вероника мечтала, глядя то на плавно удаляющийся – неспешно, несуетно, – будто уплывающий назад, берег, то на небо, на редкие пушинки облаков, свободно меняющие свои очертания. «Как было бы замечательно, – вдруг подумалось ей, – превратиться в птицу! Вот прямо тут же, на этой палубе! Превратиться в белую-белую птицу и взлететь над этим кораблем, над землей, над рекой!» Куда бы она полетела? Домой? Пожалуй, нет. Наверное, сначала просто в небо – как можно выше к облакам, белоснежным, чистым, как души праведников. Сквозь облака – широко раскинув крылья, замирая от пьянящей свободы, а затем, во все глаза рассматривая сверху землю, понеслась бы туда, где Гвадалквивир соединяется с морем. Вероника никогда не видела море, но заранее любила его и почти воочию могла представить себе его простор, таящий в себе свободу и силу. Жаль, что они направляются не вниз по течению, в Кадис, а вверх.

Калейдоскоп сменяющих друг друга пейзажей – то оливковые рощи, то пастбища, то виноградники – кружил голову. До самого вечера Вероника все никак не могла насытиться ими, жадно ловя глазами каждый изгиб реки и малейшее изменение берега. Падре не звал ее. Ему, похоже, тоже было хорошо в уединении. Пару раз с некоторого расстояния Вероника посматривала – не нужна ли ему? Он смотрел куда-то в сторону, невидящим взглядом, и она возвращалась на свое место.

Поздно вечером, когда стемнело, Вероника накрыла на салфетке походный ужин. Они ужинали почти в полном молчании под тихий плеск речной волны за кормой. Спал ли падре ночью, Вероника не знала. Сама же она лежала без сна на скамье, укрывшись плащом, и долго-долго смотрела на далекие звезды. Ночью ход корабля был еще более мягок, и Вероника «плыла» под звездным небом, будто на облаке. Она и не уснула, а словно перетекла сознанием в сон, где так же легко плыла в тишине под облаками и звездами, раскинув руки, как крылья…

* * *

По пути падре успел сказать несколько слов о Кордове.

– Я люблю этот город, хотя след инквизиции здесь весьма значителен!

– Кордова красива?

– Это ты увидишь сама. Для меня же самое важное – что некогда, еще при маврах, здесь был учрежден университет: трудились ученые, расцветали науки, тут учились тысячи студентов. В свое время только, пожалуй, Багдад мог сравниться с Кордовой своей цивилизованностью. Здесь были огромные библиотеки, множество школ, сотни бань. Правда, все это, почти все, погублено внутренними политическими распрями бывшего халифата.

– Все исчезло – школы, библиотеки?

– Не все. Человеческую мысль убить трудно. Сейчас, конечно, все пришло в упадок. Разрушена даже оросительная система, на которой держалось земледелие в округе. Знаешь ли, дитя мое, что многие акведуки в Испании действуют еще со времен Римской империи? Что ж, иные времена – иные люди. А ведь некогда здесь жили и творили ибн Рушд и Маймонид. Первый – араб, второй – еврей.

– Ученые?

– Да. Ибн Рушд, мы называем его Аверроэс, – физик, математик, врач. Маймонид – целитель и философ. Я читал их труды и на арабском, и в переводе на испанский.

– Они не запрещены? Остались их книги?

Падре помолчал, затем тихо и печально произнес:

– Запрещены. Приходится рисковать. Книги еще остались, и не только этих авторов. Кстати, именно это и привело меня в Кордову. Это прямая причина, но не официальная. Официально же я здесь – для встречи с представителями нашего ордена по вопросу… А, не все ли равно! Я должен добыть несколько крайне необходимых мне книг и знаю, что найти их можно в еврейском квартале Кордовы. У меня точные данные – и я их найду. – Падре улыбнулся и заговорщически подмигнул: – В еврейском квартале можно раздобыть что угодно!

– Я пойду с тобой? – Поход в еврейский квартал представлялся теперь Веронике чуть ли не приключением.

– Нет, дружок. Ни в коем случае! – И, увидев на ее лице унылое разочарование, он строго разъяснил: – За теми, кто посещает еврейский квартал, сразу начинают следить – это опасно, дитя мое. Я переоденусь в специально приготовленное для этого случая платье и пройду туда и обратно незамеченным. Одному это сделать легко, вдвоем же мы слишком заметны.

Что ж, проку от нее Учителю, действительно мало, а риск растет. И наверняка он все продумал до мелочей. Даже то – где ей провести время в его отсутствие. Словно услышав ее мысли, падре произнес:

– Я оставлю тебя в церкви Успения Богородицы, тебе там понравится. Мой друг, падре Андреас, присмотрит за тобой.

Они уже подплыли, после некоторого плутания по настоящему лабиринту проток, к небольшому дощатому причалу. Сам город виднелся на некотором возвышении над рекой. Он предстал взору Вероники великолепием белоснежных зданий и показался воистину пленительным!

Они недолго поднимались вверх по извилистым улочкам, петлявшим меж жилых домов, таверн, маленьких церквей. Солнце начинало уже припекать, вливая жаркое марево в узкие проходы улиц и почти безлюдные переулки. Ближе к центру, в ремесленных рядах, было чуть более людно. А основная жизнь кипела в самом сердце города: на площади, где шумно шла торговля зеленью, овощами, рыбой, и у церковных папертей, где толклись нищие и калеки, бесцеремонно хватающие за рукава и подолы всех входящих и выходящих из храма.