затянувшаяся весна. Турецкая мамка каждый день выговаривает Хане, что ей тут не нравится, все вокруг грязное – того и гляди, молоко пропадет.

У них в Никополе уже весна, а тут сквозь гнилую траву едва проглядывают первые побеги.

Хана скучает по отцу и его рассудительному спокойствию. Еще она скучает по матери, которая умерла, когда Хана была ребенком. Каждый раз, думая о ней, Хана сама начинает панически бояться смерти.

О том, как Моливда посещает Иванье

Когда тракты после очередной оттепели промерзают и становятся твердыми как камень – вновь проезжими, Моливда отправляется из Варшавы во Львов. После встречи с архиепископом Лубенским его посылает в Иванье некий ксендз Звежховский, которого назначили заниматься делом антиталмудистов. Ксендз дает ему с собой целый сундук катехизисов и поучительных брошюр. А также чётки и медальоны. Моливда чувствует себя одним из тех увешанных освященными товарами уличных торговцев. Отдельно лежит завернутая в паклю фигурка Девы Марии – вырезанная из липы, немного грубоватая, аляповато расписанная, для госпожи Франк от пани Коссаковской, в подарок и на память.

Моливда добирается до Иванья 9 марта 1759 года, и сразу же, с момента приезда, его охватывает сильное волнение: он будто видит свою деревню под Крайовой, все устроено так же, только здесь более прохладно и оттого словно бы менее уютно. Царит та же атмосфера вечного праздника, и погода усиливает это впечатление: легкий морозец, высоко в небе светит холодное солнце – посылает на землю пучок острых сухих лучей. Мир выглядит так, словно в нем только что навели порядок. Люди протаптывают тропинки в чистом снегу, так что можно проследить, кто куда ходит. Моливде кажется, что на снегу жизнь более праведная: все более основательно, каждая заповедь кажется более прочной, а каждое правило применяется более неумолимо. Приветствующие его люди выглядят ликующими и счастливыми, несмотря на холод, несмотря на короткий день. К повозке подбегают дети со щенками на руках; подходят и раскрасневшиеся от работы женщины, а также любопытствующие, улыбающиеся мужчины. Из труб в высокое небо поднимается дым – строго вертикально, словно безоговорочно принимаемая жертва.

Яков приветствует его официально, но когда они заходят в избушку и остаются одни, извлекает из волчьей шкуры коренастого Моливду и долго обнимает, похлопывая по спине и повторяя по-польски: «Ну, вот ты и вернулся».

Они все здесь: братья Шоры – без отца, потому что после нападения старик никак не оправится, а также Иегуда Крыса со своим братом и шурином. Нахман, недавно женившийся на какой-то девушке (в таком юном возрасте – это варварство, думает Моливда), Моше в облаке табачного дыма и второй Моше, каббалист, с семейством – все собрались. Сейчас они теснятся в маленькой комнате, на окнах которой мороз нарисовал красивые узоры.

Во время застолья в честь приезда Моливды Яков садится в центре стола, под окном. За ним оконный проем, словно рама картины. Яков – на темном фоне ночи. Все пожимают друг другу руки, по очереди обмениваются взглядами, еще раз, молча, здороваются, точно не виделись целую вечность. Затем следует торжественная молитва, Моливда знает ее наизусть и, мгновение поколебавшись, присоединяется. Потом они разговаривают, много и беспорядочно, на разных языках. То, что Моливда свободно владеет турецким, располагает к нему недоверчивых товарищей Османа, которые, хотя выглядят и ведут себя как турки, по части выпивки, пожалуй, не уступают жителям Подолья. Яков шумлив и в хорошем настроении, приятно смотреть, с каким аппетитом он ест. Хвалит поданные блюда, рассказывает всякие байки, вызывая взрывы смеха.

Однажды Моливда задумался, испытывает ли Яков страх, и решил, что он не знает этого чувства, словно от природы его лишен. Поэтому у него больше сил, а люди интуитивно это чувствуют, и он их своим бесстрашием заражает. А поскольку евреи всегда всего боятся, думает Моливда, – хозяина, казака, несправедливости, голода и холода, – и оттого живут в вечных сомнениях, Яков для них спасение. Отсутствие страха напоминает ореол: в нем можно греться, можно даровать толику тепла маленькой, замерзшей, перепуганной душе. Блаженны те, кто не испытывает страха. И хотя Яков часто повторяет, что они пребывают в Бездне, с ним в этой Бездне хорошо. Когда он исчезает, хотя бы на мгновение, разговор моментально замирает и утрачивает прежнюю энергию. Само присутствие Якова вносит упорядочивающее начало, и глаза невольно тянутся к нему, словно к огню. Вот и теперь тоже так: Яков – костер, зажженный этой ночью. Уже совсем поздно, когда они начинают танцевать, сначала одни мужчины – встают в круг, словно в трансе. Когда, устав, они возвращаются к столу, появляются две танцовщицы. Одна из этих женщин потом останется с Моливдой на ночь.

Вечером Моливда торжественно зачитывает братии письмо, которое несколько дней назад написал польскому королю от имени валашских, турецких и польских братьев:

Яков Иосиф Франк, который уехал вместе со своей женой и детьми, а с ним более шестидесяти человек из турецких и валашских земель, чудом уцелевший, утративший все свое немалое имущество, знающий только родной язык и некоторые восточные, незнакомый с обычаями Вашего Пресветлого Королевства, лишенный возможности жить в нем вместе со своим народом, который, столь многочисленный, он привлек к истинной вере, умоляет Ваше Величество, Властителя Милосерднейшего из Милосердных, найти место и способ прокормить наших людей…

Здесь Моливда откашливается и на мгновение умолкает, засомневавшись – он задается вопросом, не слишком ли это дерзко. Какой интерес в этом может быть для короля, если его собственные подданные, крестьяне, родившиеся христианами, – эти толпы нищих, осиротевших детей, стариков-калек, – также нуждаются в помощи.

…чтобы мы могли где-нибудь мирно осесть, ибо жить рядом с талмудистами невыносимо и опасно, так как сей озлобившийся народ именует нас не иначе как приверженцами собачьей веры, еретиками и пр.

Пренебрегая декретом, каковой Вы, Ваше Величество, издали, они повсеместно и упорно угнетают нас, грабят и бьют, недавно был тому пример на Подолье, совсем близко от королевского двора…

В глубине общей комнаты раздаются чьи-то рыдания, которым вторят другие.

…Поэтому мы умоляем Ваше Королевское Величество назначить комиссию в Каменце и Львове, чтобы нам вернули наше имущество, отдали жен и детей во исполнение каменецкого декрета и чтобы Ваше Королевское Величество соблаговолило объявить в публичном письме, что наши скрывающиеся братья, имеющие подобное стремление к истинной вере, могут выйти на свет без страха; чтобы хозяева этих угодий помогли им принять святую веру, а если талмудисты продолжат им вредить, чтобы могли уйти в безопасное место и