Слушателям по душе этот витиеватый стиль. Моливда, чрезвычайно довольный собой, полулежит на коврах, потому что после приезда Ханы Якову выделили бóльшую комнату, которую Хана обустроила на турецкий манер. Выглядит странно, поскольку за окном – снег и метель. Небольшие окошки почти полностью залеплены рыхлым снегом. Стоит открыть дверь – свежий снег летит внутрь, где пахнет каффой и лакрицей. А еще несколько дней назад казалось, что пришла весна.

– Я побуду у вас немного, – говорит Моливда. – У вас тут как в Смирне.

Это правда, он лучше чувствует себя среди этих евреев, чем в Варшаве, где даже каффу подать не умеют, наливают слишком много, и она слишком водянистая, от этого потом изжога и нервозность. А здесь сидишь на полу или на гнутых скамейках за низкими столами, на которых стоят крошечные чашечки с каффой. Как для гномов. Еще Моливду угощают неплохим венгерским вином.

Входит Хана, сердечно приветствует его и подает Моливде дочь Якова, маленькую Авачу, Эвуню. Ребенок тихий, спокойный. Девочку пугает большая рыжеватая борода Моливды. Она смотрит не моргая, внимательно, будто изучает, кто он такой.

– Ну все, дядя тебя очаровал, – шутит Яков.

Однако вечером, когда они остаются впятером с Османом, Хаимом из Варшавы и Нахманом и откупоривают третий кувшин вина, Яков указывает пальцем на Моливду и говорит:

– Ты видел мою дочь. Знай, что она – королева.

Они кивают в знак согласия, но Якову этого мало:

– Только ты, Моливда, не думай, будто я называю ее королевой из-за красоты.

Минутная пауза.

– Нет, она в самом деле королева. Вы даже не знаете, насколько могущественная.

На следующий вечер, когда небольшая группа братьев собирается после ужина, Моливда, прежде чем напиться, отчитывается о своих ходатайствах перед архиепископом Лубенским. Они на верном пути, хотя епископ сомневается, вполне ли искренне иудеи устремились в лоно Католической церкви. Теперь он напишет письмо от имени Крысы и Шломо Шора, чтобы создать впечатление, будто разные группы правоверных одинаково жаждут принять крещение.

– Ты очень хитроумный, Моливда, – говорит ему Нахман из Буска и хлопает по плечу.

Все над Нахманом подсмеиваются, потому что он снова женился и молоденькая жена неотступно следует за ним. Нахман своим браком, похоже, напуган.

Моливда вдруг начинает смеяться.

– Видите ли, у нас никогда не было своих дикарей, в то время как у французов и англичан есть бушмены. Знать желает прижать к своей груди вас, местных дикарей.

Видно, что вино из Джурджу, которое прибыло сюда на телегах вместе с Ханой, уже оказало свое действие. Все болтают наперебой.

– …Так ты за этим ездил, один, за нашей спиной, к епископу Дембовскому? – говорит Крысе возмущенный Шломо Шор, хватая его за не слишком чистый гальштук. – Для этого разводил с ним в одиночку тары-бары, чтобы добиться выгоды и самому стать главным, да? Посмотрите на него. Поэтому ты снова поехал в Чарнокозинцы за проезжей грамотой от епископа? Что он тебе пообещал?

– Ну да, он обещал мне, что мы будем независимы в рамках королевства. О крещении речи не было. Этого и следует держаться. После его смерти все покатилось к чертям. А вы, дураки, тянетесь к этому крещению, как мотыльки к свету. Ни о каком крещении мы не договаривались! – Крыса вскакивает и стучит кулаком по потолочной балке. – Тогда кто-то наслал головорезов, которые избили меня до полусмерти.

– Ты подлец, Крыса, – говорит Шломо Шор и уходит прямо в метель.

В открывшуюся на мгновение дверь летит снег и тут же тает на выстланном еловыми ветками полу.

– Я согласен с Крысой, – говорит Ерухим.

Остальные тоже соглашаются. С крещением можно подождать.

Тогда вмешивается Моливда:

– Ты прав, Крыса: здесь, в Польше, никто не предоставит евреям все права. Либо ты превращаешься в католика, либо остаешься никем. Сейчас магнаты проявили милость и готовы поддержать тебя, дать золота, потому что ты выступил против других иудеев, но пожелай ты утвердиться в своей вере где-нибудь на стороне, они от тебя не отстанут. Пока не увидят лежащим в костеле крестом. Тот, кто думает, будто дело обстоит иначе, ошибается. До вас были христианские иноверцы, ариане, люди очень спокойные и гораздо более им близкие, чем вы. Их терзали-терзали и в конце концов выслали. Отняли имущество, а самих либо убили, либо изгнали.

Он говорит все это гробовым голосом. Крыса снова восклицает:

– Ты хочешь попасть прямо в рот этому чудовищу, Левиафану…

– Моливда прав. Для нас нет другого выхода – только крещение, – говорит Нахман. – Хотя бы для виду, – тихо добавляет он и бросает неуверенный взгляд на Моливду, который только что закурил трубку. Тот выпускает облако табачного дыма, на мгновение скрывающее его лицо.

– Если для виду, они будут продолжать вынюхивать. Будьте к этому готовы.

Наступает длинная пауза.

– У вас иначе устроено в смысле совокупления. Для вас в этом нет ничего дурного, когда мужчина занимается любовью с женщиной, ничего постыдного, – говорит он, уже пьяный, когда они с Яковом остаются одни и сидят на корточках в хижине Якова, завернувшись в тулупы, потому что через щелястые окна дует.

Пьет Яков сейчас мало.

– Мне это нравится, потому что это очень по-человечески. Когда люди вместе, это их сближает.

– Раз ты можешь спать с чужими женщинами, а другие с твоей женщиной не спят, ясно, что ты здесь главный, – говорит Моливда. – У львов так же устроено.

Похоже, Якову по душе это сравнение. Он загадочно улыбается и начинает набивать трубку. Потом встает и уходит. Долго не возвращается. Такой уж он непредсказуемый, никогда не знаешь, как поступит. Когда Яков возвращается, Моливда, уже совершенно пьяный, упрямо продолжает начатую тему:

– И то, что ты распоряжаешься, кто с кем, и заставляешь делать это при свечах, и сам тоже так делаешь, – это я понимаю зачем. Ведь можно было бы на стороне, в темноте, с кем захочешь… Но ты их таким образом ломаешь и навсегда привязываешь, так что они становятся еще ближе, чем семья, больше, чем семья. У них общая тайна, они знают друг друга лучше, чем кто-либо, а тебе отлично известно, что человеческая душа стремится к любви, нежности, привязанности. Нет в мире ничего сильнее. Они станут об этом молчать, ведь им нужен повод молчать, должно быть о чем молчать.

Яков ложится навзничь на кровать и затягивается – дым имеет характерный запах, который моментально напоминает Моливде о ночах в Джурджу.

– А еще дети. От этого получаются общие дети. Откуда ты знаешь, что молодая женщина, которая пришла к тебе вчера, не родит в скором