Начиная с конца 1943 года и до окончания оккупации вряд ли можно говорить о какой-либо систематизированной политике Германии. Вместо нее предпринимались отдельные отчаянные, а порой граничившие с истерией попытки эвакуировать рабочую силу и промышленное оборудование, использовать гражданское население для рытья окопов, расчистки дорог, строительства фортификационных сооружений и, прежде чем покинуть все это, целиком лишить огромные территории людских и материальных ресурсов. Ветер, посеянный в 1941 году советской политикой «выжженной земли», превратился в пожинаемую теперь немецкую бурю. Эти крайние меры, предпринимаемые немцами, когда все было уже потеряно, еще острее усиливали недовольство гражданского населения. Партизаны теперь полностью сознавали, что победа не за горами. Чувствуя свою силу, они могли позволить себе давать любые обещания, чтобы переманить на свою сторону сотрудничавших с немцами.

Вместе с тем нападениями на железнодорожные составы и колонны отступающих войск и попытками предотвратить эвакуацию мирных граждан они мешали движению немцев в обратном направлении. Находившихся в самых удаленных восточных районах партизан сменяли быстро наступающие части Красной армии, другие партизанские отряды продвигались на запад, где их количество и концентрация существенно возрастали; в конце концов немцы были вынуждены отвести свои остававшиеся гарнизоны почти отовсюду, кроме наиболее важных центров и дорог.

Настроения населения к этому времени уже окончательно определились. Существовало ядро коллаборационистов, которые либо решили – из страха, ненависти или в силу иных причин, – что будь что будет, но они не примкнут к советской стороне, либо не имели ни возможности, ни мужества присоединиться к партизанам. Были и такие, кто склонялся к переходу на сторону советского режима и считал партизан предвестниками его возвращения. Кто-то приветствовал партизан и Красную армию, как освободителей. На тот факт, что партизаны до самого конца продолжали вызывать противоречивые чувства и даже враждебность, указывают попытки немцев организовать «деревенскую самооборону», когда крестьянам, наконец, было позволено носить оружие и создавать отряды для отпора проводившим свои рейды партизанам. Даже и в 1944 году в различных частях Белоруссии эта мера способствовала поднятию морального духа, внушая гражданскому населению ощущение самостоятельности и уверенности в собственных силах, чувства, что оно способно защитить себя и вызвать уважение у противника.

Однако более характерным для этой последней фазы были массовый переход воевавших коллаборационистов на сторону партизан (что привело в конце 1943 года к переброске немцами всех военизированных подразделений из коренного населения на запад) и массовые побеги эвакуируемых немцами гражданских лиц[292]. Столь же типичными были попытки многих граждан, предвидевших скорое возвращение советских порядков, обеспечить себе алиби или доказательство активного участия в борьбе с немцами путем проведения актов саботажа, убийства немецких чиновников или присоединения к партизанам. Ситуация полностью характеризовалась ожиданием предстоящей советской победы. К середине 1944 года подобная перспектива стала реальностью на всей освобожденной от оккупации советской территории.

С приходом Красной армии выяснилось, что многие деревни изменились не только внешне – изменился и состав населявших их людей. В ходе оккупации в обычной деревне, если она находилась в зоне партизанских действий, могли происходить следующие изменения в демографическом составе. Значительное в процентном отношении количество трудоспособных мужчин было мобилизовано на службу в Красной армии; существенно меньшее количество, куда входили местные чиновники и технический персонал, было эвакуировано на восток перед советским отступлением. Эти потери людских ресурсов лишь отчасти компенсировались на первом этапе оккупации притоком людей, принадлежавших к трем группам: беженцы из других частей оккупированной территории; военнослужащие из частей Красной армии, отрезанных от основных сил или уничтоженных немцами; и городские жители, искавшие пропитание и убежище в сельской местности. В последующий период превышение смертности над рождаемостью, а также смертность от голода и болезней еще сильнее сократили численность населения. С точки зрения статистики наиболее значителен был отток из деревни. Его формировали небольшое количество сотрудничавших с немцами людей, переезжавших в другие места; значительное количество оказавшихся оторванными от своих частей военнослужащих, арестованных немцами; ряд людей, добровольно ушедших в партизаны; и больше всех других было тех, кого насильно угоняли на работу в Германию. Происходил отток и в результате принудительного призыва в партизаны, особенно на заключительном этапе. Во время отступления немцев часть деревенских жителей, в частности сотрудничавшие с ними чиновники администрации, служащие вспомогательной полиции и некоторые простые крестьяне, эвакуировалась с ними. Таким образом, после возвращения Красной армии, два или три года спустя, численность населения деревни составляла, вероятно, одну четверть от ее численности в 1941 году, и преимущественно это были старики, женщины и дети. Разумеется, имелись статистические отличия в тех частях оккупированной территории, где партизаны были слабы или где оккупация продлилась недолго; наблюдались они и в районах, прочно удерживаемых партизанами.

Еще труднее, чем просто суммировать произошедшие перемены в демографическом составе, кратко охарактеризовать мотивы, определявшие сложные и многообразные проявления тех действий, которые были направлены в поддержку и против партизан. Отчасти помощь населения партизанским отрядам была добровольной, отчасти ее приходилось оказывать по принуждению. В одних случаях признание партизан было молчаливым и пассивным, в других – безоговорочным и активным. Очевидно, там, где партизаны были сильны (или где отсутствовали немцы), и там, где население в полной мере испытало на себе все ужасы немецкой оккупации, партизанам наиболее успешно удавалось заручиться поддержкой населения; равнозначный успех был обеспечен и тогда, когда в составе партизан находилось большое количество местных жителей. И хотя почти до самого конца партизан часто считали «рукой Москвы», в глазах людей они выглядели лучше, чем «несгибаемые коммунисты» и «бандиты», в особенности после того, как изменился состав партизанского движения и накопленный опыт жизни «под немцами» заставил людей отдать предпочтение партизанам.

Признание партизан различными социальными, национальными и возрастными группами населения было различным. Те социальные слои, которые могли бы безоговорочно признать партизан, отсутствовали; большинство советских чиновников местных администраций и ярых сторонников коммунизма были эвакуированы на восток, призваны в армию или находились в партизанах. Отрезанные от своих частей военнослужащие в большинстве своем стремились слиться с местным населением и предпочитали, чтобы их оставили в покое. Оказавшись отрезанными и изолированными против своей воли, часть из них была готова продолжать борьбу, если представится такая возможность, большинство же считало войну проигранной, а в глазах советского режима они выглядели преступниками и потому предпочитали в условиях оккупации привлекать к себе как можно меньше внимания. Кулаки и духовенство, после десятилетия репрессий вновь появившиеся на сцене, и криминальные элементы, для которых оккупация стала лучшей порой, разумеется, враждебно относились к партизанам.