Афганцы внимательно следили за ходом игрищ и бурно реагировали на происходящее, их лица сияли, глаза сверкали. Когда я однажды присутствовал на каком-то празднике в Киргизии, то встретился с идентичным соревнованием, которое является общим увлечением киргизов, таджиков и узбеков. Там наблюдался такой же азарт, как в Афганистане. В Кабуле я впервые увидел женщин под паранджой. Они производили тяжелое впечатление. Идет какой-то истукан с очертаниями человека, на него надет мешок, перед глазами висит черный квадрат – сетка из конского волоса. Через эту густую сетку женщина смотрит и дышит. Когда мы проезжали по городу, то видели много таких фигур. Иногда при встрече некоторые женщины приподнимали паранджу, видимо, стремясь получше рассмотреть русских. Это могли позволить себе, как нам объяснили, только старые женщины, а для девушек или молодых женщин такое совершенно исключено. Конечно, бывали случаи, когда они рисковали жизнью, нарушая сей обычай.

В ходе собеседований и король, и премьер-министр, и министр иностранных дел подчеркивали, что когда афганский народ воевал с англичанами за свою независимость и отстоял ее, то на их стороне в борьбе против колонизаторов выступал СССР. Первой страной, которая признала свободное правительство Афганистана, тоже был CCCР[337]. C другой стороны, первым иностранным правительством, которое признало Советскую Россию, являлось правительство Афганистана. Так у нас издавна сложились дружеские отношения, хотя каждая сторона понимала по-своему ситуацию, которая имела место в другой стране. Афганцы часто ссылались на то, что Ленин относился к ним с должным пониманием, и чтили память великого человека, который подал руку помощи народам Афганистана в самое критическое для них время. Советская помощь оставила глубокий след. Мы теперь этим воспользовались и говорили, что являемся почитателями и наследниками дела Ленина, проводим политику, которая вытекает из его учения, продолжаем его линию в отношении Афганистана и впредь будем ей следовать.

Мои впечатления о Кабуле: холод (стояла зима), некоторая подавленность высотой, на которой он расположен. Особенно тяжко переносил ее Булганин. Он еле ноги волочил и все время лежал, если только согласно протоколу не надо было куда-нибудь ехать. У меня тоже возникло пониженное настроение, но я не потерял работоспособности. Видимо, имел большую природную сопротивляемость. Дворец[338], в котором нас разместили, роскошный, окруженный большим парком. Мне запомнились в нем родные тополя, приспособившиеся к суровому климату. Сказывалась высота над уровнем моря, потому что в принципе это же юг, и там произрастает хлопок. Более мягкий климат внизу, в долинах.

По возвращении домой мы доложили в ЦК КПСС о своей поездке. Констатировали, что она была полезной, состоялись хорошие встречи и в Индии, и в Бирме, и в Афганистане. Все были довольны результатами поездки. Условились, что следует продолжать ленинскую политику мирного сосуществования и делать со своей стороны все возможное для укрепления дружеских отношений с нашими соседями. Хотя Индия не являлась непосредственным соседом СССР, и она проводила свою особую политику, не участвуя в военных блоках США, что нас привлекало и прельщало, поэтому в отношениях с ней надо было прилагать все усилия, чтобы завоевать еще большее ее доверие. То же касалось Бирмы.

Потом к нам вновь приезжал Неру и другие азиатские государственные деятели, а наша представительная правительственная делегация, которую возглавлял председатель Президиума Верховного Совета СССР Ворошилов[339], отправилась в свою очередь в Индию. В состав делегации входила, в частности, товарищ Фурцева[340].

На нее мы возложили особые полномочия приглядывать за Ворошиловым. В то время здоровье Ворошилова находилось в таком состоянии, что он не совсем хорошо разбирался в обстановке и был не в состоянии держать себя соответственно рангу. Характер его стал таков, что он мог, сам не желая того, нарушить наши хорошие отношения с Индией. Началось с протокольного конфликта. Ворошилов наметил себе очень большую свиту, и индийское правительство попросило сократить ее, так как создавались трудности с размещением. Мы пожурили Ворошилова и это дело уладили.

По возвращении домой Фурцева рассказала о новом происшествии в Калькутте. Встреча прошла на должном уровне и соответствовала рангу гостей. Ворошилову предложили такую согласованную заранее программу: посещение исторических мест, памятников, парков, различных учреждений, которые хотели показать нашей делегации. Глава нашей делегации вскипел: «Что вы мне голову будете морочить? Подсовываете всякую чепуху, которую я должен посетить, зачем это мне? Я приехал из Советского Союза и хотел бы, чтобы мне показали ваш рабочий класс, заводы и фабрики. Вот что меня интересует!» Все были смущены. Руководители Индии и данного штата были бы не прочь показать просимое, но дело заключалось в том, что в Индии превалирует частная собственность, и поэтому для того, чтобы попасть на завод, надо сначала заслужить расположение его владельца, иначе никакое правительство, центральное либо местное, не сможет привести туда своих гостей, не согласовав визита с владельцем.

Это напомнило мне анекдот, который некогда гулял у нас. Советский гражданин приехал в Прагу, столицу тогда еще капиталистической Чехословакии, увидел огромный дом и спросил: «Кому этот дом принадлежит?» – «Это дом Бати». – «Бати?» – «Да». – «А раньше кому он принадлежал?» – «И раньше он принадлежал Бате, и сейчас тоже»[341]. Вот характерная черта. У советских уже выработался такой рефлекс: «У-у-у, какое сооружение, кому же это раньше принадлежало?» Сразу отвечали, что до революции владельцем был князь такой-то, граф такой-то, капиталист такой-то. Но у нас их давно нет, а за рубежом есть, о чем приходится помнить. В калькуттскую ситуацию вмешался Неру, эластичный человек и к тому же премьер-министр. Он договорился с кем надо, и владельцы каких-то заводов согласились показать свои предприятия гостям. Когда делегация возвратилась, мы Ворошилова довольно основательно критиковали, разъясняя элементарную разницу между Советским Союзом и Индией. Вообще та поездка произвела впечатление на индийских граждан своей представительностью, но контакты с Неру, с которым Ворошилов повздорил, нам ничего доброго не прибавили, а если подбавили, то скорее ложку дегтя в бочку меда. Фурцева, находясь в Индии, давала Ворошилову товарищеские советы, а он проявлял по отношению к ней большую несдержанность, и потом в Москве набросился на нее, будучи недоволен тем, что мы ее поддержали, сказав, что она занимала правильную позицию. После нашего с Булганиным визита индийцы обратились за помощью в строительстве металлургического завода. Мы имели сведения, что они обратились с той же просьбой к Англии и ФРГ, желая построить сразу три металлургических завода. Мы выделили им кредиты, договорились о стоимости мероприятия и подписали соответствующий договор. Когда был разработан наш проект завода, его решили строить в Бхилаи[342]. Из-за недостаточной квалификации их инженеров, которые не смогли самостоятельно изучить наш проект, индийское руководство пожелало провести консультацию в Англии, а проект, созданный англичанами, дать для консультации в СССР. Довольно оригинальный метод проверки, но мы ничего не имели против, так как были уверены, что наш проект отвечает современному уровню металлургического производства. Индийское правительство боялось обидеть нас своим недоверием, но мы даже хотели, чтобы англичане, являясь давними специалистами металлургического дела, прислали свое заключение о нашем проекте.