Острова любым способом, хотя бы на лодке, пусть это и верная смерть осенью.

Десятки Жриц в синем вышли на берег и пели проклятье вслед регинским кораблям. Стоя у борта, Нела видела только силуэты, но знала, что Дельфина между теми, кто призывает на ее спутников шторма и бури. Она привыкла к шустрым галерам Островов, которые скользили по воде, как змеи морские. Этот корабль был совсем другим. Он еле тащился и вез, будто тяжелый груз, незабываемый запах людей и навоза. Вся прежняя жизнь девочки из Лусинии уплывала вдаль, а она не решалась даже плакать под ледяными взглядами спутников. Монах, защищавший ее, умер страшной смертью в плену, и гибель Молодого Герцога ей то и дело припоминали. Даберт, к счастью, плыл на другом корабле, вместе с захваченной добычей — Нела молилась, чтобы его корабль пошел ко дну. Но до самого Побережья она останется единственной женщиной на сотню озверевших мужчин. Она не снимала кинжал с пояса. Кое-как ее хранили воля Карэла Сильвийского, да еще качка. На взгляд Нелы, волны едва шевелили регинскую громадину. Но регинцам так не казалось. Большинству из них было не до женщин. Рыжий Ив был теперь ее супругом, разделившем с ней ложе еще на Островах. Уж лучше он, чем такие мужчины, как Рэн или Даберт. Или Алтимар, такой же насильник, как земные воины. Нела не забыла Пещеру и жадные лапы воды, что тащат вниз. Ив кратко объяснил жене, какие тучи сгущаются над Ландом, кто поддержит юного сына Гэриха, а кто — его противников. Нела поняла лишь то, что люди, от которых зависит ее судьба, будут сражаться за интересы какого-то мальчишки и, быть может, проиграют. Ив не станет ей каменной стеной от всех бед, как бы ни хотел. Если не настигнет ее ревность Господина Морского и не выбросят за борт в особенно грозный шторм — тогда ее ждет полная неизвестность. Больше не тэру и не дочь Островов, Мариа из Нелии никогда не обрежет волосы перед битвой. Но, видно, до конца жизни будет спать с кинжалом под подушкой.

— Супруг мой, господин мой, Алтимар, я знаю, что Нела под одним из этих парусов, идущих вдаль.

— Она смотрит на тебя, Дельфина.

— Ты не палач, не мститель. Ты на руках донесешь ее корабль до суши, укроешь от бурь и волн, уймешь ветра, запрешь твоих чудовищ.

— Все Острова о другом меня молят.

— Нела — моя дочь, господин. А я, видно, плохая дочь Островам.

— Так скажет о тебе Арлиг. Но ты не умеешь судить и осуждать — ни себя, ни других.

— Ответь мне на вопрос, Господин Морей: смотрит ли с этого корабля на меня брат мой Теор? Кто убил Молодого Герцога, почему Отцы-Старейшины говорят об этом уклончиво? Алтимар, я так хочу верить, что ошибаюсь! Скажи мне, что Теор не раскаялся. Скажи, что он отплыл с регинцами, и я никогда его больше не увижу. Тэру привязывали пленных регинцев к лошадям и упивались их мучениями. Я боюсь представить, что сделают с предателем, если поймают. Пусть лучше останется врагом и будет подальше от нас!

— Я отвечу тебе, Дельфина. Он смотрит на тебя.

Сын Алтимара с Птичьей Скалы смотрел на Жриц и на уплывавшие корабли. Изгнанник знал, что ему конец. Он думал о маленьких наследниках Ланда, которые бегали за ним хвостиком и не верили, что морской дьявол — лишь чудовище, негодяй и предатель. Теперь поверят. Думал Теор и о девушке из Нового Замка, делившей с ним ложе, вспомнил, что даже не простился с ней перед походом. Любила она его или боялась — он не знал, еще недавно ему было все равно. Много женщин прошло через руки бродяги, наемника, разбойника — иные легли с ним против свой воли, ни одна о нем не заплачет. Вся жизнь его соткана из обид и ошибок. Столько лет искал мести — и вот, Острова лежали в руинах, и слишком поздно было об этом жалеть. Он стал проклятьем для Островов и для Ланда, и тысячи людей по обе стороны Моря желали ему смерти. Вонзить бы в сердце Акулий Зуб и покончить с этим — как разочарованы будут сотни мстителей, мечтающих убить Теора своими руками. Не для этого ли удара он хранил Зуб столько лет? Он вынул кинжал, повертел в руках, рассматривая хищные символы на рукояти. Ни одного шрама не было на теле Теора, он привык в глазах врагов и соратников видеть суеверный ужас: «Неуязвим!». Может, и вправду кинжал сломается об его плоть? А может, он сам и есть тот единственный противник, которому по силам сразить лучшего из лучших? От удара Теора удерживала лишь одна мысль, последняя искорка ненависти — Наэв! О детях Наэва, о том, как всерьез собирался задушить младенца, вспоминать было настолько стыдно, что Теор не вспоминал. Но человек, сломавший его жизнь, не должен остаться безнаказанным. Сын Тины мог бы укрыться в лесу, как-нибудь переждать зиму, держась подальше от островитян, а весной раздобыть лодку и бежать в Меркат. Мог бы… Он не думал о спасении — лишь о том, что Наэв должен умереть первым.

Берег Чаек накрыла ночь, не принесшая спокойных снов. На берегу осталась грязь от брошенного лагеря, дерево, увешанное мертвецами, и почти ничего от селения, что стояло здесь пять сотен лет. Ни детских голосов и плеска лодок, ни кудахтанья и мычания, ни смеха юных тэру. Повсюду вооруженные люди, настороженные и усталые. Не готовые поверить в передышку, ведь отплытие регинцев может быть уловкой. Дозорные с факелами в руках обходили берег, громко перекликаясь, их спящие братья держали мечи при себе. И каждый ощущал себя в походе, а не дома. Темнота перестала быть безопасной, Море словно стало меньше, а Региния — ближе.

Теор знал, что незаметней всего тот, кто у всех на виду. Он зажег факел и стал одной из фигур, обходивших деревню. Понадеялся на свою удачу и на сумятицу, царящую на Островах. Наверняка половина храпящих прямо на земле воинов родом не отсюда, а молодые тэру плохо знают его в лицо. Если и разглядят, примут за человека из другой деревни. Или же придется драться и бежать — Теор думал об этом удивительно беспечно. И не из такого выпутывался, и уже перестал верить, что уязвим и смертен, как все люди.

Частоколу регинцев суждено было стать домами и дровами, частично он был уже разобран. Подле сломанного забора