это к вам обратился Угаров с просьбой расследовать историю «Слова». Если бы вы ответили ему отказом, то неизвестно, получили бы мы такой ценный подарок. Досадно, но мы так и не смогли как следует отблагодарить за этот подарок Наташу – передала книги и тут же исчезла. Искали ее по старому адресу, но после смерти матери она куда-то переехала. Может, вы знаете, как ее найти?

– К сожалению, я тоже потерял ее след.

Лидия Сергеевна посмотрела на меня испытующе, после некоторого колебания сказала:

– Когда Наташа приезжала к нам в музей передавать книги, мы с ней немного поговорили, вспомнили события, начавшиеся с письма Угарова. Мне показалось, она к вам неравнодушна. Да и вы, как я понимаю, не можете ее забыть. В жизни бывают моменты, когда возникает желание остаться в полном одиночестве. Видимо, это и случилось с Наташей после смерти матери. Но сейчас, наверное, ей уже необходимо не одиночество, а хороший друг рядом…

Лидия Сергеевна вышла из кабинета так быстро, что я ничего не успел сказать ей.

Да и что было говорить, когда я и сам начал понимать, что в любом случае, как бы ни относилась ко мне Наташа, нам надо встретиться и выяснить наши отношения окончательно.

Больших усилий стоило мне после разговора с Лидией Сергеевной приступить к изучению тех книг, которые она оставила на столе Марины. Я не мог объяснить самому себе, почему у меня возник такой настойчивый интерес к личности Сулакадзева – ведь никакого отношения к библиотеке московских государей он вроде бы не имел.

Первой я открыл книгу А.Н. Пыпина «Подделки рукописей и народных песен», изданную в Санкт-Петербурге в 1898 году. Здесь мое внимание сразу привлек список древних рукописей, хранившихся в собрании Сулакадзева и имевших отношение к славянской истории и культуре. Их названия и комментарии к ним, сделанные самим Сулакадзевым, были настолько необычны и загадочны, что наиболее интересные из них я переписал в записную книжку:

«– Перуна и Велеса Вешания в Киевских капищах жрецам Мовеславу, Древославу и прочим. Видны события пятого или шестого века. Писана стихами, не имеющими правила. Пергамент весьма древний, скорописью, и, видимо, не одного записывателя и не в одно время писано, заключает ответы идолов вопрошающим – хитрость оракула видна – имена множества жрецов, и торжественный обычай в храме Святовида, и вся церемония сего обряда довольно ясно описана, а при том вид златых монет, платимых в божницу и жрецам. Достойный памятник древности;

– Боякова песнь Словену – буквы греческие и рунические. Время писания не видно, смысл же показывает лица около первого века по Рождеству Христову или позднейших времен Одина. Отрывки оной с переводом были напечатаны в журнале, издаваемом Г.Р. Державиным под заглавием: “Чтение в Беседе любителей российской словесности” 1812 года, в книге шестой… Драгоценный сей свиток любопытен и тем, что в нем изъясняются древние лица, объясняющие Русскую историю, упоминаются места и прочее;

– Патриарси. Вся вырезана на буковых досках числом 45. Ягипа Гана Смерда в Ладоге девятого века, о переселениях варяжских и жрецах и письменах, в Моравию увезено;

– Иудино послание, рукопись на славянском языке второго века, претрудно читать, на шкуре;

– О Китоврасе, басни и кощуны. На буковых досках вырезано и связаны кольцами железными. Числом 143 доски, пятого века, на словенском…»

Не менее фантастически выглядели в каталоге библиотеки Сулакадзева и другие древние рукописи, такие как Коледник, Волховник, Лоточник, Путник, Криница. Но странное дело – их названия и имена авторов завораживали и не казались мне придуманными.

Однако оценка, которую дал Сулакадзеву Пыпин, была уничижительной:

«Едва ли сомнительно, что это был не столько поддельщик, гнавшийся за прибылью, или мистификатор, сколько фантазер, который обманывал и самого себя. По-видимому, в своих изданиях он гнался прежде всего за собственной мечтой восстановить памятники, об отсутствии которых сожалели историки и археологи; вывести на сцену самого Бояна, о котором лишь неясно говорило “Слово о полку Игореве”; по его каталогу видно, что он рылся в старых книгах, знал по-латыни, умел, по крайней мере, читать по-гречески. Главной чертой остается фантастическое представление о старине. В этом смысле его фальсификации составляют черту времени» – к такому выводу пришел Пыпин.

Мне вспомнились обвинения, выдвинутые против Артынова, – они почти дословно совпадали с обвинениями против Сулакадзева. Но что скрывается за этим? Действительное ли сходство между этими людьми или одинаковая предвзятость к ним?

Не менее резкую оценку дал Сулакадзеву и другой его обвинитель – М.Н. Сперанский. О его статье «Русские подделки рукописей в начале девятнадцатого века», опубликованной в сборнике «Проблемы источниковедения» за 1956 год, я уже слышал, когда мы проводили расследование судьбы «Слова о полку Игореве». Но тогда нас интересовала данная Сперанским оценка личности купца-мистификатора Бардина, изготовившего несколько поддельных списков «Слова».

«Так же, как и про Бардина, – писал Сперанский, – об А.И. Сулакадзеве, как личности, мы знаем очень немногое, хотя имя его довольно часто встречается в письмах и мемуарах прошлого века… На основании этих упоминаний мы представляем себе общественное положение Сулакадзева приблизительно так: титулярный советник, бывший офицер-гвардеец, человек, по-видимому, материально обеспеченный, он принадлежал к числу коллекционеров – собирателей старины и редкостей… Фальсификационная деятельность Сулакадзева характерна для эпохи общеевропейского романтизма, вызвавшего на Западе несколько ранее, нежели у нас, полосу подделок старины в области истории и литературы. Мечтания в духе “Оссиана”, как известно, в это время окрашивали представления о старине и литературе».

Здесь меня удивила категоричность, с которой Сперанский ставил на одну доску Бардина, изготовлявшего свои подделки на продажу, и Сулакадзева, занимавшегося собирательством без всякого коммерческого интереса, а даже в ущерб ему. Тем более, Сперанский не привел ни одного примера, что Сулакадзев занимался подделкой древних рукописей.

Сделав еще несколько выписок, я собрался уходить. Как наказала Лидия Сергеевна, открыл ящик письменного стола Марины, положил туда книги – и тут заметил на дне ящика фотографию, которая невольно задержала на себе мой взгляд. Ничего особенного в этой маленькой любительской фотографии не было – улыбающаяся Марина стояла возле смуглого, видного парня, по-хозяйски положившего руку ей на плечо. Но мне показалось знакомым красивое и одновременно чем-то отталкивающее лицо парня. Где я его видел?

Я вышел из музея, так и не найдя ответа на этот вопрос. Вместе с тем меня не оставляло смутное беспокойство, что мне надо обязательно вспомнить, где, при каких обстоятельствах я встречался с этим парнем. Стал перебирать в памяти события последних дней, но не обнаружил ничего, что хотя бы косвенно связывало меня с ним. Тогда я начал углубляться