Он по-прежнему заламывал руки Гизельберту, так что тот вынужден был едва ли не стать на колени. Ролло отыскал взглядом Ратбода.

– Эй, канцлер!

Тучный епископ, сцепив ладони, шептал молитвы, возведя очи горе. Но удар тупым концом копья, каким наградил его Эврар, заставил того очнуться. Пинком под зад один из рыцарей подтолкнул его к Ролло.

– Слушай, поп, сейчас мы выпустим тебя во двор. Распорядишься, чтобы седлали нам лошадей.

Он быстро сосчитал глазами, сказал, сколько их.

– И не вздумай что-либо предпринимать. Помни, твой герцог у нас, и только от тебя зависит, получишь ли ты награду от него, если поспособствуешь его освобождению.

Гизельберт, тихо ругаясь, косился на Ролло. Что-либо предпринять опасался, боясь, что этот варвар вывернет ему руки из суставов. Сильный, дьявол. Гизельберт чувствовал себя в его руках, как мышь в зубах лисы.

– Делай, что он говорит, Ратбод.

Ролло согласно кивнул. Мельком поглядел на взволнованное личико Эммы, подмигнул, подбадривая. Но она едва сдерживалась, чтобы не завопить от страха. Когда к ней приблизилась Этгива, нервно сжала ее руки.

– Я боюсь.

– Будем уповать на провидение. И на вашего смелого Ролло.

У Этгивы блестели глаза. После ее тихого существования все происшедшее возбуждало ее, и она была почти что весела. Даже улыбалась Эмме.

– Вы хоть знаете, как вам повезло, что вас любит герцог Нормандский?

И Эмма внезапно ощутила согревающее тепло в груди. Вскинула голову. Что бы сейчас ни случилось, она все же может чувствовать, что ей было для чего жить и бороться. И любить. Того, кто достоин ее любви.

Она поглядела на Ролло.

– Да, я знаю. И, видит бог, не желала бы для себя иной участи.

* * *

Снег на дворе все шел. Возможно, это и помешало распространиться пожару на большинство построек. Но тем не менее во дворе была такая паника, что никто и не подумал задерживать беглецов. Гизельберт, правда, попытался привлечь к себе внимание, но сильный удар по голове погрузил его в полубессознательное состояние, и он, как неживой, висел поперек седла перед Ролло, когда они галопом неслись прочь от Стене. Но едва он начал что-то соображать, как стал вырываться, бормотал, что много ли стоит хваленое слово Ролло, раз он тут же собирается пленить его, несмотря на обещание.

Ролло попридержал скакуна. Они уже миновали мост через реку, впереди темнел лес.

– Эврар, ты можешь провести нас через лес так, чтобы запутать следы?

Мелит кивнул в темноте. Думая, что Ролло не заметил, сказал вслух:

– Следы к утру совсем заметет. Но нам ведь есть еще за кем заехать.

Ролло вдруг засмеялся. Весело, легко, счастливо. Потом схватил все еще ругающегося Гизельберта за штаны и рывком сбросил в снег.

– Счастливо возвращаться, сиятельный сеньор Лотарингский! Если не простудитесь, ползя ко двору, – вы еще долго сможете владеть отцовским наследством. Ах да! Чуть не забыл! Вам следует поторопиться, дабы вытащить из внутреннего клуптра за складами вашего палатина Гильдуэна. Ну, пошел!

Гизельберт утопал по колено в снегу, сжавшись в своей шелковой накидке, побрел назад. Так быстро, как мог, опасаясь, что они раздумают. Когда услышал, как король стал возмущаться, едва не побежал. Но, видимо, власть еще была за Ролло, и рыцари короля не спешили выполнять требования Простоватого.

– Он дал слово, государь, – заметил альбинос. – И вы не должны перечить ему, памятуя, что обязаны ему свободой.

Карл продолжал обиженно ворчать, но уже озяб, больше думал о тепле и, когда Ролло отдал ему свой плащ, даже удостоил его словами благодарности.

Эмма щурилась в темноте, чувствуя, как на ресницы ложатся снежинки. Улыбнулась, когда Ролло заставил коня боком приблизиться к ней. И обнял. Тихо всхлипнула, прильнув к нему.

– Ролло…

Сказать больше ничего не успела, так как его теплые губы уже прижались к ее устам. И в следующий миг они словно забыли обо всем, целовались, не замечая, что их все обогнали, что они остались одни среди ночи и снега. Но вместе. И на свободе.

Их лошади затоптались, заставив их разомкнуть объятия. Все еще тяжело дыша, счастливые, они во тьме глядели друг на друга.

– Я люблю тебя, – сказала Эмма.

– Я знаю, – ответил он. – Поэтому и приехал за тобой.

– Нет, ты приехал потому, что тоже любишь меня.

Он засмеялся.

– О да! Да! Это так, рыжая. И теперь я тебя никому не отдам.

Так же, смеясь, они пришпорили лошадей и поехали догонять остальных.

Круглая зала пограничной башни была совсем новой, выстроенной из светлого нормандского известняка, еще не успевшего потемнеть от копоти, с недавно вставленными в оконные переплеты тонкими кусочками слюды. Может, поэтому, несмотря на монолитные стены и внушительные арки, зала казалась такой просторной, светлой, чуть розоватой в отблесках пламени. Но нормандским воинам, сгрудившимся у очага, казалось, что свет исходит от прекрасной рыжеволосой женщины, что сидела у огня и пела, подыгрывая себе на лире. Она была необыкновенно красива, ее темные глаза лучились счастьем, а улыбка ослепляла белизной. И суровые глаза северных воинов теплели, черты смягчались, они улыбались, прислушиваясь, как взлетает и опускается, будто порхает, чарующая песнь.

– Наша Птичка вернулась!..

Эмма пела:

С шумом ветра в даль былую отпущу свою кручину,

Луч закатный вслед за солнцем унесет ее в пучину.

Стану я, подобно чайке, легкой, быстрой и парящей,

Все минувшее забуду, стану жить лишь настоящим…

Ее сильный бархатный, богатый переливами голос завораживал слушателей. А Эмма сама словно заново открывала в себе желание петь, наслаждаться, быть счастливой и верить в будущее.

Счастье… Оно было с ней всю их долгую дорогу, пока они пробирались сквозь заснеженные леса, петляли по дорогам, избегая разъездов, ночевали в сыром лесу, терпели холод и голод. Но что значили эти трудности в сравнении с той великой радостью, которая переполняла ее, не помещалась в ней. Она не обращала внимание на нытье короля Карла, едкие замечания фаворита Аганона, на зависть в глазах Этгивы. Эмма смеялась, шутила, пела, и все ее спутники казались ей милыми, чуть забавными, она даже жалела их.

А потом леса закончились, и они расстались.

Карл напоследок сказал Ролло:

– Ты спас меня из плена, поэтому можешь беспрепятственно ехать через мои владения. Но помни: я не забыл об участи моей дочери Гизеллы, которую вверил тебе и которую ты погубил. И что бы ни связывало нас – мы навсегда останемся врагами.

Ролло даже не глядел на короля, поправлял шапочку на рыжих кудряшках сидевшей перед ним дочери. Улыбнулся, когда она, подняв румяную мордашку, невинно спросила: