Он рассмеялся.

«О, как я буду наслаждаться своей местью, когда сорву твои планы, дорогая. И однажды я это сделаю. О да, милочка моя, я не забыл смешки всех этих самодовольных ублюдков – Пага, Пламма, Хэвегилла, Иэна чертова Данросса, – когда они узнали, что ты польстилась на жеребца вдвое моложе меня.

Может, сказать тебе, что ты моя май чжай?»

Когда Орланде было тринадцать, к нему пришла ее мать-шанхайка.

– Времена настали очень тяжелые, Господин. Мы очень много задолжали компании, а вы проявляете столько терпения и доброты.

– Времена тяжелые для всех, – отвечал он.

– К несчастью, с прошлой недели отдел, в котором работал мой муж, закрылся. В конце месяца ему придется уйти, после семнадцати лет службы, и мы не сможем вернуть вам долг.

– Эдуарду Рамуш – прекрасный человек, и он без труда найдет новую работу, еще лучше.

– Инь сяо ши да (Из-за малого теряем многое), – сказала она.

– Джосс, – проговорил он в надежде, что ловушка захлопнулась и все посеянные им семена наконец-то дадут всходы.

– Джосс, – согласилась она. – Но еще есть Орланда.

– А что Орланда?

– Нельзя ли ей стать май чжай? – Май чжай называли дочь, которую навсегда отдавали кредитору за долги, которые нельзя было вернуть по-другому, чтобы он воспитывал ее, или использовал, или отдал кому-то – как ему заблагорассудится. Это был старинный и вполне законный китайский обычай.

Горнт вспомнил, как взволнован был тогда. Переговоры продолжались несколько недель. Горнт согласился простить все долги Рамуша – долги, которым он так тщательно потворствовал, согласился восстановить Рамуша в должности, назначил ему скромную гарантированную пенсию, помог обосноваться в Португалии и оплатить обучение Орланды в Америке. Взамен семья Рамуш обещала, что Орланда достанется ему девственницей, трепетной и влюбленной, в день ее восемнадцатилетия или раньше. Ни о каком отказе не могло быть и речи.

– Клянусь всеми богами, мы сохраним это в тайне на все времена. Думаю, что было бы лучше сохранить это в тайне и от нее самой, Господин. Но мы понимаем, кто подаст ей чашку риса, и она поймет тоже.

Горнт расплылся в улыбке. Ради тех замечательных лет стоило терпеть, вынашивать планы и поступиться небольшой суммой денег. «От этого выиграли все, – сказал он себе, – и я насладился еще не до конца. Да». И он сосредоточил внимание на Красе Снегов.

– Жизнь прекрасна, – изрек он вслух, лаская ее.

– Я счастлива, что вы довольны, Досточтимый Сэр. Я тоже довольна. Ваш душ – просто подарок богов. Я вымыла голову, вымылась вся. – Она улыбнулась. – Если еще не время разыгрывать ваших друзей, не хотите ли заняться любовью?

– Хочу, – произнес он, как всегда восхищаясь откровенной прямотой китайских девушек для удовольствий.

Отец объяснял ему когда-то: «Ты даешь им деньги, а взамен получаешь их юность, „тучки и дождь“, развлечения. В Азии это честная и почетная мена. Чем они моложе, чем больше смеха и наслаждения, тем больше ты должен заплатить. Это сделка, но никогда не ожидай чего-то романтического, настоящих слез: это не входит в их обязанности. Только развлечения и постельные утехи. Не требуй от них большего!»

Горнт с удовольствием разделся и лег рядом. Она провела руками по его груди – темные волосы, холеное тело – и начала. Через некоторое время она стала издавать тихие страстные возгласы, чтобы раззадорить его. И хотя мама-сан предупреждала, что этот гуйлао не такой, как все, что с ним прикидываться не нужно, она инстинктивно держалась первейшего правила при любви с чужеземцами: «Никогда не давай страсти увлечь тебя, потому что не сможешь выполнять свои обязанности со вкусом и бесстрашием. Никогда не забывай притворяться, что получаешь громадное наслаждение, что достигла „тучек и дождя“, иначе гуйлао сочтет это оскорблением своего мужского достоинства. Гуйлао – люди нецивилизованные, им никогда не понять, что инь нельзя купить и что твой дар совокупления предназначен лишь для услаждения клиента».

Когда любовная игра закончилась и сердце Горнта забилось ровнее, Краса Снегов встала с кровати, прошла в ванную и, радостно напевая, снова приняла душ. Он пребывал в прекрасном настроении и отдыхал, закинув руки за голову. Вскоре она вернулась с полотенцем.

– Спасибо, – поблагодарил он и вытерся, а она снова скользнула к нему.

– О, я ощущаю себя такой чистой, и все так замечательно. Может, еще займемся любовью?

– Не сейчас, Краса Снегов. Теперь ты можешь отдохнуть, а я позволю себе поразмыслить. Ты ублажила ян весьма благоприятным образом. Я скажу об этом мама-сан.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила она. – Я хотела бы, чтобы вы стали моим особым клиентом.

Он кивнул, наслаждаясь ею, ее теплом и чувственностью. «Когда бы ей лучше всего выйти на палубу?» – снова спрашивал он себя, абсолютно уверенный, что Бартлетт с Орландой сейчас там, а не улеглись в постель, как поступили бы цивилизованные люди.

И Горнт захихикал, трясясь всем телом.

В иллюминаторе рядом с кроватью проплывали огни Коулуна и коулунских доков. Горнт прислушался к приятному рокоту двигателей, встал с кровати и подошел к шкафу, где он держал дорогие неглиже, нижнее белье, разноцветные платья и шикарные домашние халаты, накупленные для Орланды. Ему доставляло удовольствие хранить эти вещи, чтобы их надевали другие женщины.

– Наведи красоту и надень вот это. – Он подал ей длинный, до полу, чунсам из желтого шелка: этот наряд был у Орланды одним из любимых. – Под него не надевай ничего.

– Да, конечно. Ой, какая красота!

Он стал одеваться.

– Если мой розыгрыш удастся, можешь оставить его себе как премию.

– О! Тогда все будет, как пожелаете, – с жаром проговорила она, и, позабавленный этой неприкрытой алчностью, он даже рассмеялся.

– Сначала мы высадим наших пассажиров на гонконгской стороне. – Он указал в иллюминатор. – Видишь большой грузовой корабль у пристани, на нем флаг с серпом и молотом?

– А, да, господин. Корабль дурного знака? Сейчас вижу!

– Когда мы с ним поравняемся, пожалуйста, выйди на палубу.

– Понятно. Что я должна сказать?

– Ничего. Только мило улыбнись – сначала мужчине и женщине, потом мне, а затем спустись вниз и жди меня здесь.

– И это все? – засмеялась Краса Снегов.

– Да, только будь красива и мила и улыбайся – в особенности женщине.

– А-а! С любовью или ненавистью? – тут же поинтересовалась она.

– Ни так и ни этак. – Он впечатлился ее проницательностью, восторженно предчувствуя, как женщины возненавидят друг друга.

Уединившись в своей каюте на борту «Иванова», капитан Григорий Суслев закончил шифровку срочного сообщения, сделал глоток водки и перечел радиограмму.