А вот и крыша «Джоргмунда», неоновый логотип содрогается на ледяном ветру. Чтобы защитить глаза, Элизабет надевает летные очки. У меня очков нет, поэтому я натягиваю капюшон и щурюсь. Не помогает. На крыше образовался маленький ураган – видимо, соседние небоскребы создают завихрения воздуха. Днем тут было бы страшно. Ночью же просто дезориентируешься. Можно запросто пойти прочь от одного края крыши и, борясь с ветром, свалиться с противоположного. Элизабет знает дорогу; если нарисовать ее на бумаге, получилась бы кривая или часть спирали. Нам кажется, что мы идем по прямой. Логотип Компании скрипит на ветру – представляю, какая колоссальная нагрузка приходится на болты. Интересно, часто их меняют или хотя бы проверяют? Тут Элизабет пристегивает ко мне пару крючков, связывает нас друг с другом, и мы прыгаем.

Похоже, у меня выработалась серьезная неприязнь к падениям. Даже в объятиях Элизабет Сомс, еще чувствуя на коже ее пот; даже слыша лязг лебедки; даже зная, что мы никогда не ударимся о землю и что все продумано загодя, я чувствую отвратительное сосание под ложечкой и свирепое хлестанье ветра. Воздух должен быть мягким и нежным – бодрящий ветерок, который будит тебя по утрам, мягко ерошит волосы и обдает тебя запахом лета. Он должен приносить чай. Он не должен вгрызаться, как злой пес, в твою одежду и царапать лицо когтями. Мы падаем. Как раз успею переговорить со своим вымышленным наставником.

Ну, Пентюх, как тебе живется в своем теле?

Я малость занят, Ронни.

Оно и видно. Я б эту крошку и сам…

Никогда, никогда больше так не говори.

Скажи, не грозит ли нам в ближайшем будущем узнать ответ на большое Зачем? А то кое у кого возникло непреодолимое желание раскроить пяток голов.

Я пытался. Он слишком сильный.

Кому как, Пентюх. Для тебя сильный, а для меня, может, и не очень. Но это не суть. Ты должен быть не сильнее, а умнее. Гун-фу старого У любят умники по всему миру. Включи соображалку.

Как?

Ну я бы на твоем месте вышиб засранцу Железные Мозги. Пристрели его – гарантирую, день ты ему испортишь. Впрочем, я человек практичный.

А это зачтется?

Пентюх, он же помрет, так? А ты выживешь. Явная победа – тем более, способ выберешь ты.

Сдается… сдается, мастер У поступил бы иначе.

Ха. Ну, Пентюх, ты меня уделал! Как ты помнишь, в игру «Угадай, как поступит старый хрыч» мы играли часто и без особого успеха. Если тебе это удастся, твоя взяла. А теперь предлагаю расслабить ноги, напрячь мышцы торса и привести спинку кресла в вертикальное положение, мы заходим на посадку. И поверни голову, не то съездишь малышке аккурат по изящному носику. Ты на месте.

Пока, Ронни.

Мы замедляемся и почти беззвучно касаемся очередной крыши. Элизабет довольна, что так точно все рассчитала. Гик-фу высшего разряда. Она с любопытством смотрит на меня.

– Ты разговаривал сам с собой?

– Советовался со старым другом.

Улыбается.

– Я тоже так делаю. Говорю с мастером У, и с мамой, и… Ну, если честно, с тобой. В основном с тобой. Хм. – Она морщит лоб и отмахивается от странной мысли, как от паутины. – Идем. – Ступая мягко и уверенно, Элизабет ведет меня за собой. Она бывала тут раньше.

Мы подходим к диковинной надстройке, похожей на пагоду. Рядом обычная бетонная коробка с обычной дверью – выход на крышу. Элизабет резко бьет по висячему замку, и ей в руку падает шпилька. Затем она немного приподнимает дверь до первого фиксатора: щель небольшая, только чтобы пролезть. Мы забираемся внутрь, Элизабет опускает дверь и убирает шпильку в карман. Я смахиваю слезы и оглядываюсь.

Мы на висячем мостике. Таких тут целое множество: железные решетки подвешены над изоляцией, волокнистыми плитками, кабелями и шлангами. Есть даже запасная система подачи ФОКСа. Это нутро здания, его газовая станция, где не тешат себя мыслью, что аппаратура будет работать без сучка и задоринки. Безупречный порядок – лишь видимость. Мостики нужны на тот случай, если несовершенства станут очевидными, и их придется устранять. Элизабет быстро и плавно идет вперед. Мы проходим футов сто, и мостик поворачивает налево, а мы уходим направо, к яркой точке, – откуда-то сверху просачивается свет. Это пересечение десятка мостов, место, где уставшие водопроводчики, кровельщики и бригадиры собираются, пьют несвежий чай из фляжек, делятся сэндвичами и сплетнями. Я осматриваюсь. Да. В месте соединения нашего мостика с другим есть гладкий участок, за несколько лет отполированный мужицкими задами до блеска. Под перилами кто-то нацарапал неприличный рисунок: невероятно длинный мужской орган преследует схематичную женскую грудь. Царапали отверткой, которая была слишком велика для этой задачи: рука художника то и дело срывалась, соскабливая краску и нарушая целостность рисунка. Прямо под нами решетка вентиляции.

Элизабет ложится на живот и вставляет пальцы в отверстия. Делает вдох, напрягается, издает едва слышное «ухххх» – и решетка у нее в руках. Итак, теперь это люк. Элизабет говорит одними губами: «Тебе сюда». Она не просит меня быть осторожным – слишком хорошо знает.

Крепко вцепившись в мостик, она спускает меня в люк.

Я стою в комнате отдыха с диванами вдоль стен. Горит свет. Рядом падает запасной пиджак от Ройса Аллена. Поднимаю глаза: Элизабет ободряюще улыбается, будто я делаю свои первые шаги. Затем она показывает на себя (На свое сердце? Или так кажется, потому что она свесилась из люка, чтобы меня видеть?) и беззвучно произносит: «Я за тобой наблюдаю».

Элизабет забирается обратно, и я больше не вижу ее лица, только туфли. Она махает ногой: «Иди уже» или «Шевелись, герой-любовник!», что было бы очень приятно. В любом случае, я повинуюсь. Снимаю капюшон. Спору нет, быть невидимым замечательно, но в капюшоне притупляются все чувства. Надеваю пиджак. Теперь я не страшный ниндзя, а обычный сотрудник Компании, оставшийся на ночную смену. Надеюсь.

Я трогаю зубами дверную ручку. (Вибрация означает, что кто-то идет по коридору; слабую вибрацию легче всего почувствовать зубами на металле; ближайшая железка, до которой можно дотянуться ртом, – дверная ручка; смешно, зато эффективно. Не верите? Попробуйте сами.)

Мои резцы молчат. Я стою примерно посередине длинного коридора без окон. Направо уходит еще один, освещенный получше, – видимо, кто-то дома. Я тихо-тихо иду туда. Так Гонзо ходил в дозорах: не на цыпочках, а плавно перенося вес с передней внешней части ступни на пятку. Получается тихо и почти так же быстро, как при нормальной ходьбе. Ребра выражают недовольство. Конечно, ребра же нытики. Так им и говорю. Откуда-то доносится шум: скрип резиновых колес. Мистер Крабтри, вы вовремя. Пунктуальны, как часы. Прямо завод… (не говори «заводной», только не сейчас, помянешь черта… Гумберт Пистл! Ш-ш! Гумберт! Пистл!.. но вернемся к сравнению) прямо как немецкие поезда. Если Крабтри меня увидит, он может забить тревогу. С другой стороны, Роберт Крабтри – человек особенный. Ему нет дела до безопасности, бумаги превыше всего. Он может решить, что я имею полное право тут находиться. Он может показать мне чудеса. Кто не рискует, тот не пьет шампанского.