С утра выглянуло солнце, но к середине дня погода начала портиться, как, впрочем, и поведение Железного Луки. Пёс то убегал далеко вперёд, то во весь дух нёсся обратно и начинал кружить возле коня хозяина. Это напоминало игру, она даже забавляла воинов. Они качали головами и с усмешками обращались к восседавшему на муле Фернану:

— Похоже, Железный и впрямь чует дьявола?

— Вот-вот, своего он чует, — добавил какой-то остряк, вызвав всеобщий смех.

Но задор и весёлость, звучавшие в словах рыцарей, словно приобретали иной, скрытый смысл, как бы отражая удаль отчаяния. Точно они хотели сказать: «Ну где уже этот дьявол?! Где он, чёрт этот?! Пусть пожалует сюда. А там и поглядим!»

Довольно рослый мул, на котором ехал Тонно́, выглядел под ним маленьким осликом.

— Сами вы дьяволы, — шептал себе в усы Фернан. Все слышали его слова, но никто не ставил на место слугу марешаля, а грум уже громко, во весь голос окликал пса: — Ну что ты разбегался? Что? Вот скажу их сиятельству, а он и велит не давать тебе жрать денька три, чтобы поостыл маленько. А то вон как жируешь со свежатинки-то, точно щенок годовалый.

Баранов и телят по пути резали без жалости на каждом привале, казалось, даже с каким-то злобным остервенением, но их не становилось меньше. Собакам, и особенно Луке, первенства которого в стае никто не осмеливался оспаривать, еды перепадало, как костей в разговение. Однако Фернан напрасно пугал пса едва ли не самым страшным для него наказанием, вчера Лука даже не притронулся к еде. Энергия, будоражившая собаку, имела иной источник, и уж кто-кто, а Тонно́ знал это.

— Пёс чует дьявола, мессир, — тихонько шепнул он Ангеррану. — Что-то неладно. Что-то очень нехорошо.

В этот момент Лука опять умчался вперёд, сопровождаемый свитой из нескольких собак. Когда животные почти скрылись из виду, из того места, куда они убежали, донёсся заливистый злобный лай.

— Скликайте рыцарей, ваше сиятельство! — забывая о субординации, закричал Тонно́ и подъехал ближе к Ренольду. — Будь я проклят, но он чует безбожников!

— Марешаль! — крикнул князь. — Труби!

Не дожидаясь, пока Ангерран выполнит приказание, князь схватил висевший у него на груди рог, и низкий утробный зов его рассёк влажный воздух, точно рыцарский меч грешную плоть. Труба марешаля подхватила призыв его молочного брата, и спустя секунду голоса труб других рыцарей слились в единый рёв.

Ответом им стало пронзительное «Ал-л-л-л-ла-а-а-а!» тысяч сарацинских глоток. Язычники, словно вынырнув из преисподней, покрыли собой все окружающие холмы. Казалось, те в один миг поросли лесом. Но деревья в нём, как и полагается тем, что росли в заколдованных рощах Апулии, Анжу или Иль де-Франса, шевелились под порывами дыхания дьявола, размахивая тусклым серебром веток. Тот же сатанинский ветер сорвал с них листья, которые, вытянувшись, превратились в длинные смертоносные жала — наконечники стрел, — впивавшиеся в незащищённые кольчугами тела людей и коней.

Победоносное «Ал-л-л-л-ла-а-а-а!» скоро заглушило крики сражавшихся, вопли раненых и стоны умиравших воинов.

— А ну давай! — рычал, брызгая слюной, Ренольд. — А ну подходи! — Меч его, красный от крови, без устали разил врагов. — Пожалте, сволочи! Я вам покажу, как в Бога Живаго не верить! Вот вам Алла́ ваш! Вот вам, мерзавцы!

— Получай! Получай! Получай, мразь неверная! — разя наседавших турок, ревел Ангерран. — Вот так! В ад! В ад прямёхонько отсюда!

Несколько раз сарацины протягивали жадные пальцы к поводу княжеского коня, но всякий раз клинки франков рубили их, разваливая не защищённые бронью тела пополам от плеча до седла, пробивая шлемы, снося головы. Турки обращались в бегство, и рыцари, ликуя, грозили им мечами. Но всякий раз неверные возвращались, и на место одного павшего вставали двое.

Христиан же тем временем становилось всё меньше и меньше. И вот уже Ренольд увидел, что рядом с ним только марешаль и не более полутора дюжин окровавленных, но ещё способных драться рыцарей. Куда ни кинь взгляд, всюду лежали трупы врагов вперемешку с телами франков.

Увидев, как мало осталось христиан, язычники с воодушевлением атаковали. И опять затрубил князь, созывая воинов к последней схватке, и вновь ответили ему трубы товарищей, не желавших сдаваться на милость врага.

— En avant! En avant! — закричал Ренольд и пришпорил коня, врезаясь в гущу сарацин. — Прорвёмся, братья!

Точно жало стрелы, вонзившейся в толщу войлока, застрял в лавине атакующих турок маленький клин. И вот рядом с князем не осталось уже никого, исчез даже и Ангерран. Неверные расступились, давая дорогу невысокому всаднику в белоснежной чалме и прекрасном, расшитом золотом, изукрашенном драгоценными каменьями халате зелёного шёлка. Не мерился этот человек силой с франками — у тех, кто сразился с ними, вид был иной.

— Ви май плененик! — воскликнул он, коверкая язык франков. — Ваш клинак, эмир Арно!

Князь огляделся вокруг и не нашёл ни одного знакомого лица.

— Великий наместник губернатор Алеппо Маджд ед-Дин велит тебе отдать твой меч, князь неверных! — на привычном уху жителя Антиохии диалекте французского пояснил другой турок слова молочного брата самого Нур ед-Дина. — Живо!

— Дьявол тебя возьми! — прохрипел Ренольд.

Не Господа Бога, а проклятого Им ангела, сделавшегося Князем Тьмы, призвал в свой страшный час князь христиан, и тот, к кому обращался он, ответил. Никто и не сообразил, что произошло, так быстро всё случилось. Видно, не врали суеверные люди при дворе князя, будто пригрел он самого Люцифера в обличии пса.

Откуда только взялся Железный Лука?! Ни сам рыцарь, ни его торжествовавшие враги не поняли, почему вдруг вздыбился под Маджд ед-Дином тонконогий, изящный, как лютня, конь? Отчего так страшно, так испуганно заржал он, отчего сбросил без жалости любимого господина?

Люцифер знал, что делал, он вцепился своими дьявольскими челюстями прямо в пах арабского скакуна. Никогда уж тому не радовать больше кобылиц, не обогащать конюшни хозяина, давая начало новым изысканным коням, которые для любого наездника ценнее золота.

Сделав своё дело, пёс во весь опор помчался прочь, ловко лавируя между ногами сарацинских кобыл. Да и те, чувствуя волка, сами спешили дать дорогу чудовищу, почтительно расступаясь перед злобным монстром. Даже и могучие дромоны пустыни, верблюды, пятились, опасаясь его клыков. Что говорить о людях? Многие потом клялись, что видели самого Аримана, облачённого в волчью шкуру.

Князь натянул поводья, сжал шенкелями бока жеребца. Но — о,