* * *

Дядя Мотя продолжал разглядывать её своими мёртвыми глазами.Но ей больше не было страшно. Все вдруг стало по фигу.

— Ангел, — произнёс дядя Мотя, и в голосе его послышаласьлёгкая хрипотца, — чудо девочка. Хрупкая, нежная, беззащитная. Глаза большие,грустные. Шейка тоненькая, как у цыплёнка.

— Т-так и х-хочется придушить, — прошептала Ика, не отводявзгляда.

Он засмеялся, потрепал её по щеке.

— С юмором у тебя все в порядке. Значит, жить будешь.

Вова просмотрел несколько кассет и дисков, не помеченныхзвёздочками. Убедился, что там ничего интересного. Порнушка, ужастики,садо-мазо, всякое дерьмо, которое продаётся в обычных ларьках и в магазинах«для взрослых». Марк покупал и часами пялился в экран. Говорил, ему это нужнодля работы.

Вова прокручивал кассеты, диски, вынимал, бросал на пол,ставил другие. Один раз ему попался диснеевский «Пиноккио», любимый мультикИки. Она знала его с детства, почти наизусть. Когда услышала знакомую музыку иголос волшебного Сверчка, чуть не завыла, зажала рот ладонью.

Вова остановил диск, вытащил, отбросил. Поставил следующий,там опять была порнуха.

— В т-туалет можно? — спросила Ика дядю Мотю.

— Иди.

Она заперлась ванной, включила воду. Звук льющейся воды еёвсегда успокаивал. Она стояла у раковины и смотрела на себя в зеркало, какбудто видела впервые.

— У тётки болезнь Альцгеймера. Что-то вроде старческогослабоумия. Она опустилась, живёт в грязи, беспомощная, совсем сумасшедшая, —пробормотала Ика, глядя в глаза своему отражению, — если они меня отпустят,клянусь, я поеду к ней и буду ухаживать. Какой бы ни была она злыдней, всёравно, родная папина сестра. Она — всё, что осталось от папы, от моего детства.Господи, честное слово, если они отпустят меня, я поеду к тёте Свете. Хотьчто-то хорошее сделаю в жизни.

Ика выключила воду, хотела выйти, но вдруг отчётливоуслышала голос Томы.

— Матвей Александрович, вы извините, я не думала, что их такмного. Можно сложить в пластиковый мешок.

— Не думала она! Я же тебя предупреждал, прихватикакую-нибудь большую сумку.

— А вот, смотрите, тут наверху вроде есть сумка. Вова,достань. Да вытряхни ты все это барахло.

— Куда? — спросил Вова.

— Хоть на голову себе! И давайте, давайте быстрей, ребята,не копайтесь, — торопил их дядя Мотя.

«Они собирают кассеты и диски, на которых сняты клиенты, —поняла Ика, — взяли мою сумку, она на верхней полке в стенном шкафу. Они здесь,в прихожей, поэтому так хорошо слышно».

— Матвей Александрович, а с девчонкой что? — вдруг спросилаТома.

— Догадайся на счёт три! — сердито рявкнул дядя Мотя.

* * *

— Я не сомневаюсь, это подделка! — тупо повторял майорЗавидов. — Вы уверяете, что о дневнике вам сказала Карина Аванесова. Но девочказаявила, что никакого дневника не было.

— Ну допустим, она этого не заявляла, — возразил следовательСоловьёв, — она только повторяла: нет, я ничего не знаю.

— Она знала, — Борис Александрович тяжело, безнадёжновздохнул, — когда мы встретились с ней в коридоре, она прошептала мне: тольконе говорите им про дневник.

— Это вы сейчас придумали! Почему вы при девочке этого несказали? — спросил Завидов.

— Я не решился. Она плакала. Мне кажется, ей что-то известноо Жениной тайной жизни и она боится, что это дойдёт до её родителей. У неёочень строгая семья, и одно то, что её подруга занималась такими вещами…

— Какими вещами? Ну, договаривайте! Жени Качаловой большенет, теперь о ней можно сказать что угодно! — заорал Завидов.

— Эдуард Иванович, пожалуйста, потише и повежливей, —одёрнул его Соловьёв.

В квартире Родецкого шёл обыск. Было полно народу. Соловьёвсумел прочитать дневник Жени с помощью лупы. Он разбирал самые сложные почеркине хуже старого учителя. Потом дневник взял Завидов и тоже вооружился лупой.

Часа два назад, перед тем как отправиться на квартиру, вучительскую ещё раз привели Карину Аванесову. За ней пришла мама, полная,громкоголосая дама. Она говорила с сильным армянским акцентом и не давала дочкераскрыть рта, отвечала вместо неё.

— Карина не читает чужих дневников! — заявила она, недослушав вопроса. — Чего ещё вы хотите от моего ребёнка? Вы что, не видите, вкаком она состоянии?

— Карина, ты подошла ко мне вчера после урока и сказала, чтоЖеня перепутала тетради, — напомнил Борис Александрович.

— Я не знаю.

— Ты подходила или нет? — спросил Соловьёв.

— Нет. Да. Насчёт сочинения.

— Пожалуйста, расскажи подробнее.

— Сочинение по «Капитанской дочке». Я спросила БорисаАлександровича, проверил он уже или нет.

— Был у вас разговор о Жениной тетради?

— Да. Нет. Я не помню.

— Конечно, она не помнит! Как она может помнить в такомсостоянии? — кипятилась мама.

— Женя звонила тебе, просила поменять тетради, онаперепутала, сдала не ту, в которой было сочинение. Ты сказала мне, что Женяболеет, хронический бронхит, — говорил старый учитель, стараясь, чтобы голосзвучал спокойно и мягко.

— Да, она болела. Я сдала её сочинение. Я ничего не знаю, ятетрадку не открывала.

Девочка дрожала и плакала. Так и не добившись никакоготолку, её отпустили.

— Я уверен, графологическая экспертиза легко определит, чтоэто подделка, — продолжал повторять Завидов. — Вообще, все враньё, от начала доконца.

— Нет, не враньё, — тихо сказал Соловьёв, — в том, что этодневник Жени и никакая не подделка, я лично не сомневаюсь.

— Да брать его надо! В камере он быстро расколется, —рявкнул Завидов, — учитель!

В гостиной телевизор стоял на небольшом комоде. Там, на дненижнего ящика, под кипами старых газет и журналов, нашли плоскую деревяннуюшкатулку.

— Это не моя вещь, — прошептал Борис Александрович, — оноставался один в комнате, я выходил на кухню, готовил чай. У него был портфель,небольшой, чёрный. Он с ним не расставался. Когда сел вот в это кресло,поставил его на пол, у ног.

Старый учитель даже попытался изобразить все в лицах.Показал, как они вышли на балкон, перевесились через перила, разглядываямашину.