Интересно, что самого нападения я толком не видел. Честно говоря, после всей дневной суматохи, после переживаний, связанных с потерей контейнера, и после бестолковщины на Полигоне, которая вымотала всех нас, я позволил себе немного расслабиться. Кажется, я даже слегка задремал, хоть это и грозило мне крупными неприятностями. Во всяком случае, в дальнейшем, когда я был вынужден по памяти восстанавливать все подробности этой кошмарной ночи, то я с некоторым испугом обнаружил, что помню лишь начальные стадии каббалистического действа, то есть я помню, как вслед за Велизарием появился на пятачке нынешний испытуемый, одетый в балахон и мохнатую шапку с желтыми рожками, помню, как поставили чан на костер и как замахали вокруг него горящими метлами, помню всепроникающий запах серы и круговорот вороньих перьев, плывущих над пятачком, я даже помню визг внезапно пробудившегося кота – то ли доза на этот раз оказалась недостаточной, то ли ситуация уже тогда начала незаметно выходить из-под контроля, точно не знаю; к сожалению, дальше у меня какой-то провал в воспоминаниях, впрочем, ничего удивительного здесь нет, вряд ли следует обвинять меня в недостаточной внимательности, потому что для меня это была привычная, рутинная, уже порядком надоевшая, утомительная работа, выполнял я ее, по всей вероятности, в четырнадцатый раз, никаких неожиданностей сегодня не предвиделось, то есть особой вины я за собой не нахожу, жалко, конечно, что я пропустил фазу вочеловечивания, но я думаю, что она не была слишком эффектной, иначе бы я сразу же проснулся, а так я пробудился только тогда, когда она фактически уже завершилась, – от того, что раздался грохот и что-то посыпалось. Позже, когда мне пришлось секунда за секундой реконструировать события, я догадался, что это, вероятно, ударили по Центральному пульту из гранатомета (нападавшие расчищали себе коридор на входе), но непосредственно в то мгновение я, разумеется, ничего не понимал, тем более что электростанция уже была взорвана и освещение вырубилось, я лишь ошалело таращился в черноту у себя за спиной, где безумно чиркали спички и, как свечечки молящихся за упокой, колебались слабые бесцветные огоньки зажигалок; кто-то дико щелкал тумблерами на пульте управления, кто-то матерился сквозь зубы и, судя по звукам, вскрывал коробку распределительного щита; на мгновения я увидел лицо Марка, прильнувшего к иллюминатору, – резкое, словно вырезанное из камня, – больше я никогда Марка не видел, он, конечно, погиб вместе с остальными, но гримаса, которая вдруг от подбородка до лба перекосила его, поразила меня до глубины души, я стремительно обернулся: тихий, однако явно усиливающийся свет какого-то мертвенного ртутного оттенка разгорался на пятачке, там, бесспорно, что-то происходило, но что именно, мне разглядеть не удалось, потому что в эту секунду – и, вероятно, из того же гранатомета – ударили прямо по фонарю.

Правда, сейчас я уже совершенно не уверен, что стреляли именно по мне, скорее всего, не так, иначе бы я просто не остался в живых, но в то мгновение мне показалось, что снаряд (или там – граната) разорвался прямо у меня в животе – меня ослепила вспышка, каким-то бледным, чахоточным воспоминанием запечатлелся в сознании фонарь, отваливающийся от Центрального пульта, вероятно, взрывной волной меня выбросило наружу, позже выяснилось, что у меня сломаны два ребра и вдобавок – трещина в затылочной кости; впрочем, я считаю, что еще легко отделался, а когда я, оглушенный ударом о землю, видимо сильно контуженный, с разламывающейся звенящей головой приподнялся на локтях и, мало что понимая, повел вокруг себя безумным, истерическим взглядом, то под колоколом света, будто придавившим меня к испытательному пятачку, я сразу же увидел – Его.

Мне сейчас трудно объяснить, как я понял, что это именно Он, внешне он совершенно не отличался от человека, разве что был абсолютно голый и производил какое-то мерзкое впечатление, потому что кожа его блестела, словно он был перемазан влажной слюной, а под липкой невысыхающей пленкой ее, если присмотреться, заметны были неровные пятна – будто старая кожа с него сползала и проглядывала новая – розовой детской нежностью, – то есть он как бы еще и линял, волосы, дыбом стоящие на голове, по-моему, медленно шевелились, впрочем, я не могу поручиться за последнее, у меня не было времени, чтобы как следует разглядеть его, к тому же я просто физически не мог этого сделать, вероятно, сказывалась контузия: я воспринимал окружающее с некоторым опозданием, почему-то не испытывая ни страха, ни особого удивления, видимо, я был похож на слабоумного, который не только не убегает от пожара, а, напротив, с мальчишеским любопытством лезет прямо в огонь, как я теперь догадываюсь, именно это меня, наверное, и спасло, но даже будучи некоторое время как бы слабоумным, я тем не менее все равно ясно чувствовал, что передо мной – не человек, и поэтому даже не пытался окликнуть его, а лишь отрешенно смотрел, как он неторопливо (так, во всяком случае, мне показалось) поворачивается к выбегающим на него из темноты террористам.

Все это было видно чрезвычайно отчетливо, метрах в двухстах-трехстах от меня горела электростанция, желтые, какие-то студенистые языки огня терзали небо; мрак, скопившийся между ними и мной, казался от этого еще чернее, летели искры, шумели невидимые деревья, стрельба и крики перекатывались где-то далеко в стороне, здесь же почему-то царило относительное затишье, а посередине испытательного пятачка – дико, неправдоподобно, противопоставляя себя окружающей жуткой ночи, неподвижно стоял яркий, строго ограниченный колокол света – будто скрестились в данной точке наведенные прожектора, только, конечно, никаких прожекторов не было и в помине, был просто колокол света, и Он находился внутри него – блестя мокрой кожей, разведя руки, поднятые на уровень груди; террористы, до глаз обмотанные экипировкой ниндзя, точно зайцы, выпрыгивали к нему из темноты, застывая на мгновение в стандартно-угрожающих позах, у каждого из них высовывался из-за спины ствол пристегнутого автомата, но пока никто не стрелял, видимо, они намеревались взять его живым, и поэтому, наверное, некоторые ниндзя держали в руках свернутые, как лассо, белые шелковые веревки; дальше все происходило достаточно однообразно: он, как бы даже не торопясь (но тем не менее всегда успевая), поворачивался к очередному ниндзя, пристально смотрел на него, оценивал – пальцы на разведенных руках его рефлекторно подрагивали, одутловатые каплевидные подушечки немного пульсировали, набухая (странно, но я различал даже вспыхивавший на них папиллярный рисунок), – у ниндзя начинала стремительно пузыриться одежда по всему телу, они как будто вскипали изнутри, миг – и, разорвавшись, летели драные клочья, черный тряпичный мешок валился на землю.

Продолжалось это, по-видимому, секунды две или три, не больше, но за эти две-три секунды обстановка вокруг нас существенно изменилась: точно огненное цунами прокатилось по Полигону, вспыхнули дымные грибообразные взрывы, целое озеро лавы окружило низкие корпуса мастерских, корчились и мгновенно сгорали, как факелы, стонущие деревья, бешеный напор пламени срывал крыши с коттеджей, воздух, пропитанный светом, невыносимо блистал, мы словно попали внутрь атомной гекатомбы – это, видимо, ударили по Полигону подразделения «ликвидаторов»: потому что связи с Контрольной группой не было, «интервал ожидания» уже завершился, и теперь все, находящееся в секторе испытаний, подлежало уничтожению. Так что катаклизм образовался потрясающий. Правда, нас это как бы не касалось: мир горел, рушился, выворачивался наизнанку, а под колоколом, отлитым сиянием пустоты, было по-прежнему спокойно и тихо, огненная лава, вдруг изменив направление, стремительно обошла его, ни один выплеск пламени, ни одна искра не проникла внутрь, даже звуки, судя по ситуации, ревущие и лопающиеся снаружи, доносились сюда резко ослабленные, как сквозь толстое сплошное стекло, превращаясь в невнятные шорохи и потрескивания (я, например, слышал собственное дыхание, рвущееся из горла), и это противоестественное тупое спокойствие было ужаснее всего, словно мы находились вне времени и вне пространства, мне казалось, что сейчас, после ниндзя, он, конечно, примется за меня, я лежал сбоку от него, почти за спиной, но я чувствовал, что он знает о моем присутствии, однако он почему-то меня не тронул, не думаю, что забыл, скорее всего, ему просто не было до меня дела, как, например, человеку нет дела до муравья, панически бегущего по асфальту: человек может наступить на данного муравья, но специально он делать этого не будет, попросту не обратит на него внимания, – так же и Он не обратил на меня внимания, только мельком глянул, как бы отмечая, что я все-таки существую, а затем, точно собака, поведя носом по воздуху, легкой, беспечной походкой двинулся куда-то направо – я еще успел подумать: куда это он? – как вдруг колокол света погас, что-то треснуло, и меня чудовищно отшвырнуло в сторону…