– Чтобы убежать за минуту до того, как ты бросишь меня.

– Вот дурочка, – он крепко обнял меня. – Если тут кто кого и бросит, так это ты, если кто и будет страдать, так это я, мы оба это знаем.

– Я какая-то неправильная. Я боюсь близости.

– Ты меня мучаешь, – Амнон выдохнул сигаретный дым в потолок.

– Я не нарочно.

– Не понимаю я тебя. Не понимаю, почему ты не даешь мне любить тебя.

– Может, это из-за проклятия, – сказала я тихо.

– Какого еще проклятия?

– На всех женщинах семьи Эрмоза лежит проклятие. Мне бабушка Роза это рассказала. Все женщины семьи Эрмоза прокляты: мужчины, которых они любят, их не хотят, и наоборот.

– Я знаю, что ты спишь с другими.

– И все равно ты меня хочешь?

– Как никакую другую женщину.

– Почему?

– Посмотри мне в глаза. Потому.

И я утонула в море любви, которое увидела в его глазах.

Но вместо того, чтобы остаться в том месте, где меня любят, в правильном и естественном месте, я заупрямилась и выбросила Амнона из своей жизни. А он больше так не мог. Он взял и уехал в Индию.

Я знала, что загубила второй шанс – и третьего у меня не будет.

Длинноволосый молодой человек, которого я раньше не замечала, сидел на стуле в дальнем углу паба. Не говоря ни слова, я уселась с ним рядом и продолжала пить. За то время, что я выпивала кружку пива, Филип успевал выпить две. Вскоре мы уже были порядочно пьяны. Он попытался меня поцеловать; я была как в тумане, когда он предложил мне выйти на улицу и выкурить косяк.

Может, из-за косяка, может, из-за пива, но, скорей всего, из-за одиночества я оказалась в его постели. Вскоре я переехала к нему, и мы стали жить в его квартире на шумной улице Финчли. Окна в квартире всегда были закрыты – не столько из-за холода, сколько из-за невыносимого шума автобусов и машин. Вечерами, с помощью монетки в пять пенсов, мы зажигали газовую печь, я укрывалась старой меховой шубой, которую купила на блошином рынке, и ложилась на пол, поближе к печке.

Филип был подвержен частым перепадам настроения, с его лица не сходило сердитое выражение. Он напивался до бесчувствия, курил как паровоз, но чем мрачней становилась лондонская погода, тем сильнее рос во мне страх перед одиночеством, и я – непонятно почему – чувствовала себя зависимой от этого чужого англичанина.

Странный тип был этот Филип, нелюдимый и неприкаянный. Часто он оставлял меня одну в комнате и уходил бродить по городу, а возвращался под утро мертвецки пьяный. Я почти никогда не участвовала в его ночных развлечениях. Изредка он звал меня с собою в паб, но там я чувствовала себя лишней. Он не пил со мной, не танцевал со мной, я сидела у стойки, сбоку припека, и хотела умереть, глядя, как он напропалую флиртует со стайкой англичанок с бледными помятыми лицами.

Я привязывалась к Филипу все сильнее. Чем больше он меня отталкивал, тем больше я его хотела. Я чувствовала, что попала в плен к человеку, которого, по сути, не знаю. Он даже не замечал, как отчаянно я добиваюсь его внимания; он вообще меня не слышал. Сидел в комнате и курил сигарету за сигаретой, уставясь в стену. Я обращалась к нему, а он не отвечал; я была для него пустое место.

И я стала всюду ходить за ним тенью – по узким переулкам Сохо, когда он искал там гашиш, по пабам, когда он шел выпить. Всегда рядом, но никогда не вместе. Если он и замечал, что я его преследую, то ничем этого не выдавал. Такая игра нравилась мне, вносила азарт в мою тусклую жизнь. Я ждала, когда он пробудится от пьяного беспокойного сна и выйдет из дому, – и устремлялась за ним. Впрочем, все это лишь сильнее обостряло мое одиночество.

Однажды ночью, когда мы пьяные возвращались из паба, он начал раздевать меня на лестнице, мы рухнули на ледяной пол и наконец-то занялись любовью, и я не могла больше, я закричала: «Господи, я хочу тебя!» – наклонилась вплотную к его лицу и спросила капризно: «Ты меня хочешь?» Он долго не отвечал, мне показалось – вечность, и я наконец поняла, что он спьяну уснул и не слышал моих страстных призывов.

Утром Филип вообще не помнил, что произошло ночью, а я на стенку лезла от дикого унижения. Мне хотелось все бросить и отправиться в Индию искать Амнона. Я не находила себе места и вышла побродить.

Ветер резал лицо как ножом и сбивал с ног. Дрожа от холода, я поспешно вошла в маленькую церковь и села на скамью напротив алтаря. Я чувствовала себя потерянной маленькой девочкой, которую бросили в незнакомом месте. Что за странная зависимость у меня от совершенно чужого, да еще и нездорового душевно мужчины? Как случилось, что я, Габриэла Ситон, привязалась к парню, которому напрочь не нужна, который видит во мне в лучшем случае соседку по квартире, но никак не женщину? И что я вообще знаю о Филипе?

Ведь кроме проборматываемых «да» и «нет», он со мной практически не разговаривает, ничего не рассказывает о себе. Как я докатилась до того, что сижу в церкви и тоскую по мужчине, который даже не знает, какого цвета у меня глаза?

– Почему ты такой? – спросила я его однажды.

– Какой такой?

– Ты или пьян, или спишь.

– И что? – лениво ответил он. – Ты можешь предложить что-нибудь получше?

– Поговорить, например. Рассказать, почему ты все время убегаешь в наркотики или в выпивку.

Он рассмеялся мне в лицо:

– Я вовсе не убегаю, я живу здесь и сейчас, именно там, где мне хочется. Я хочу пить, курить, трахаться и спать. Вот такой я, да. Или смирись с этим, или брось меня, – пожал он плечами.

Если бы я могла его бросить! Меня захлестнула тоска по нашему дому на улице Бен-Иегуда, по дому дедушки и бабушки в Охель-Моше, по хамину с макаронами в субботу, по пасхальному седеру, когда открывали двери между комнатами, чтобы за длинным столом хватило места для всех, и читали Агаду на двух языках – на иврите и на ладино, по песне «Мы приехали в страну», которую мы распевали в конце седера, по Джеку-победителю, который, опьянев, залезал на стол и играл мелодию на вилках и ножах. Но больше всего я скучала по своей бабушке Розе. Она обняла бы меня и сказала:

– Чтоб ему пусто было, этому энгличанину, пошли его ко всем чертям, ми альма, он не стоит того, чтобы ты из-за него грустила.

Слова бабушки Розы о переходящем из рода в род проклятии всех женщин нашей семьи – любить мужчин, не отвечающих им взаимностью, не переставали звучать у меня в голове. Всю свою короткую жизнь я старалась разорвать нить, связывающую меня с матерью, всю жизнь стремилась избежать участи Розы и Меркады. И никогда не думала, что меня постигнет судьба тех несчастных женщин.

Внезапно я почувствовала усталость от этой поездки, которую сама себе навязала, от извилистой дороги, которая никуда не ведет, от затянувшегося отупения, от болезненного влечения к совершенно постороннему англичанину.