– Non, chère demoiselle, – с сожалением сказала девка, называя Катю так, как с любовною насмешкой иногда называла ее Маша – demoiselle, то есть, «барышня» и «на вы». – Vous restez ici à Kute-Borisovo, pour toujours. Pour la vie. Vous restez dans le monastère.[205]

У Кати огруглились узкие ее глаза.

– Parce que la terre russe ne peut pas être divisé en deux… La Russie ne peut pas prendre avec vous… Mais pas fourchue, elle vit inépuisable …Pour sauver la terre, il est nécessaire de sacrifier… Et quel sacrifice pour expier un péché mortel? Seul l’amour… Un sacrifice d’amour peut seulement quelqu’un qui aime vraiment vous… Et avec Mashа ne peut pas diviser en deux, – кривою Kатиной улыбкой улыбнулась девка. – Qui se divise, on se tue, mon cher… Voilà pourquoi nous sommes avec vous, chère demoiselle, à différents moments, différentes formes acceptent devant le Seigneur…[206] И еще – добавила она по-русски: – Грех тебе за Машу надо быть отмаливать… И Mашино послушание принять об молитве Вонифатию Святому… На всю жизнь свою… Сама-то поглянь, скуль всего здеся делов набирается…

В это время эскадрон уже подъехал к усадьбе. То, что усадьба горит, было видно издалека, хотя дым бил черными клубами из двух только окон. Горящее дерево потрескивало. Красин привстал в седле. Летели искры, несло жаром, но ни одного живого человека не было возле дома, никто не показывался в окнах.

– Эсска-адроон! – поднял руку Лисицын. – Стой! – опустил руку. – В одну шеренгу! – подал он команду. – Ааа-кружай дом!.. Эх, не успели, – с досадою сказал он, повернувшись к Красину.

– Где Катя?! – закричал Красин. – Где Катя?!

– В монастыре Катерина Борисовна. В монастыре! Не извольте беспокоиться, господин инженер.

На миг сухое лицо ротмистра, обращенное к Красину, приняло совершенно человеческое, доброе и участливое выражение, и тут же вновь, лишь он отвернулся, окаменело.

Два вахмистра, пришпоривая лошадей, проскакали в оба конца – туда и обратно – вдоль выстроившихся шеренгою всадников, проверяя строй, стоявший теперь почти замкнутым кругом в некотором, разумеется, отдалении от дома.

– Заа-ряжай! Наа-аа изготовку!.. Целься!

Тут же винтовки оказались снятыми с плеч, защелкали затворы, но в кого приказывали целиться, Красин не понял. Oн нервно вертелся в седле, не зная, что предпринять. Каурая лошадка, услышав слово «шеренга», сама порывалась встать в общий ряд, Красин тянул повод.

– Бее-еглым!

И вот теперь, всё вокруг, словно только и ждало этой последней команды, пришло в движение. Oттуда, где только что по опушке прошел эскадрон, из монастыря, начал доноситься набат. Дым разом повалил уже почти из всех окон, и огонь, вырвавшись наружу вместе с дымом, страшно загудел. Полетели черные, горящие в воздухе куски дерева. И, самое главное, отовсюду, словно бы тараканы из щелей, посыпаемых дустом, полезли люди – мужики и бабы.

– Пли!

Раздались беспорядочные выстрелы. В бешеном пении огня и звуках пальбы почти не слышалось криков. Убитые и раненые падали и сразу же загорались тяжелым синим огнем, словно обмазанные мазутом, как шпалы, и, как шпалы, мгновенно становясь совершенно черными. Вспыхнув, словно бумажные, загорелись балки под черепичной крышей конюшни, и тут же вся кровля рухнула вниз. Солнца не стало видно. Каурая плясала под Красиным, он, крутясь на лошади, еле сдерживал ее, про сюртук с деньгами забыл – сюртук уже выпал у него из рук, каурая топтала копытами постепенно развязывавшийся узел.

– Осаживай! Осаживай! – кричали теперь оба лисицынских вахмистра. Наа… пле-чу!.. Вправвууу… по три! Строиии… ся!

Все пространство между построившимся вновь эскадроном и горящею усадьбой тоже горело. Тут и там на земле возникали пылающие факелы, вспыхивали даже розовые кусты вдоль дорожек, бешено горели отлетевшие от строений куски кровли и перекрытий.

В шуме огня Красин не услышал, как подлетела морозовская пролетка. Видимо, Маша в беге своем от монастыря вскочила в нее и принялась нахлестывать несчастную лошаденку. Красин оглянулся и увидел, что Катя, одетая монашкою, в подряснике и глухом апостольнике, бросила вожжи, выпрыгнула на горячую землю и страшно закричала, завизжала, прижимая кулаки к груди:

– Катя!!! Кааа-атяаа! Катя!!!

То ли сама себя звала, то ли богу огня представлялась она сейчас – так вот можно было бы подумать Красину.

– Катя! – вторя ей, с безумной радостью закричал и Красин. – Катя!

Монахиня бросилась к дому, отшатнулась от огня, закрылась от него рукавом и упала. Красин, подбежав, поднял ее на руки и, опаленный жаром, понес прочь. И вот только теперь наконец-то сначала робко закапал, потом полил чуть сильнее, потом еще сильнее, а потом потоком хлынул дождь.

1. Родители Кости Цветкова были врачами и умерли в один день на ликвидации эпидемии тифа. Факт эпидемии в государстве скрывали, предпочитая лечить разносимую вшами заразу водкою. Но отец Кости, Константин Викторович Цветков, уже родил Константина от жены своей Валентины Дмитриевны. Кто родил Константина Викторовича, нам также известно, но мы здесь не станем отматывать родословную нашего Мальчика до поистине Бог знает каких пределов, чтобы не быть обвиненными в превышении полномочий. Поэтому эта скромная стилизация не поднимется до технически доступных нам высот, а будет нести, как и вся наша правдивая история, сугубо локальный характер. Хотя, кстати вам сказать, дорогие мои, мы искренне полагаем, что любой совершенный текст, как, например, тот, который вы сейчас читаете, является Боговдохновленным по сути своей, словно бы человек – по Ангельской своей сути.

2. Костю с двух лет воспитывала бабушка, Евдокия Максимовна Цветкова, тоже врач. Она умерла, когда Костя уже поступил в Серафимовский – имени народного героя Серафима Храпунова – медицинский институт.

3. А потом, во время всех событий, изложенных в нашей правдивой истории, Бог дал Косте Ксюху, и Ксюха до встречи с Костею пребывала в девичестве и чистоте от лобковых и платяных вшей.

4. А потом, когда Костя спустил в Ксюху такое количество спермы, что благодатно оплодотворить оною спермой можно было бы не только что одну Ксюху, а, к примеру если взять, оба филологических факультета университетов, еще к тому времени продолжавших действовать – а филфаки уже состояли только из студенток, мальчиков не брали, мальчиков брали в армию – и все шесть продолжающих работать педагогических институтов, куда мальчиков тоже не брали, – что внутри Ксюхи сразу! с самого первого раза начал жить и подрастать Константин Константинович Цветков Второй.