приближающиеся к нему из-за горизонта. А вот пошли самолеты поменьше, более округлой формы, полностью сделанные из металла. У них один ряд крыльев, раздвоенных на концах, как хвост у ласточки, и движутся они так, как он и представить себе не мог. Но вот еще один странный аппарат. В центре крыла — необычная антенна, немного левее от нее — длинный корпус, напоминающий металлическую сигару, заканчивающуюся мощным двигателем с винтом. А где же пилот? Он сидит в кабине, расположенной правее антенны, посередине. Что за странное летающее устройство?.. А это еще что? Теперь у самолетов уже нет винтов, они оснащены совершенно неизвестными ему двигателями с соплами. Одна необычная модель с немецким гербом и этим странным крестом на хвосте похожа на большое продолговатое яйцо. Пилот сидит спереди в полностью застекленной капле этого яйца, а вокруг него расположено пять сопел с верхней и три с нижней стороны. Этот самолет больше похож на машину времени, чем на самолет — такой он быстрый. Фон Рихтгофен озадаченно оглядывается. Земля все ближе. Он успевает разглядеть еще один немецкий самолет, но самолет ли это? В центральной части фюзеляжа расположена поворотная лебедка с тремя крыльями, на концах которых расположены эти сопла под углом девяносто градусов к фюзеляжу. Мотор вращает лебедку с невероятной скоростью, и она ему кажется огромным вращающимся вокруг фюзеляжа колесом. У этого самолета нет даже крыльев, но у Рихтгофена и времени больше нет смотреть на это удивительное будущее. Его самолет врезается прямиком в бруствер траншеи, занятой австралийскими солдатами. На мгновение он чувствует невыносимую боль, которая быстро уходит. Ему стыдно от ощущения, будто он весь залит кровью под своей кожаной курткой. Какие-то солдаты бегут к нему, не зная, кого они сбили, и опухшие губы Манфреда фон Рихтгофена, залитые кровью, израненные сломанными зубами, произносят одно-единственное слово: «Капут».

ПАНДЕМИЯ

Самым маленьким героем романа может стать один вирус. Этот герой не умеет говорить, любить или ненавидеть и поэтому не может быть настоящим персонажем. При этом, не отличая добра от зла, он нагло нападает на своего хозяина и может быть внесен в число темных антигероев. Кроме того, вирус может путешествовать, а это значит, что он, следует признать, является неплохим поводом для отдельного рассказа — истории мутации вируса H1N1. Этот рассказ, состоящий в основном из бездушных графиков инфицированных и умерших, скорее всего, начинается в Китае. Надежные свидетели не могут поклясться, но под кружку доброго темного пива они бы высказали предположение, что этот смертельный вирус мутировал в Канзасе, на местных тренировочных базах молодых американских солдат во время Великой войны. Вирус, и это можно доказать, возник в Китае. Да. В лесистой части Китая, или на острове Фиджи, или в какой-либо другой азиатской стороне, откуда веками импортировались караванная зараза и болезни моряков. Тихий океан был колыбелью этого убийцы, а затем — даже надежные очевидцы не станут этого оспаривать — он прибыл в Америку.

В старом Сан-Франциско вирус поднялся на солнечную улицу Вальехо, которая не знает тени в любое время суток, и заразил двенадцать семей с этого склона. Евреи кашляли на идиш, итальянцы, словно сквозь слезы, хрипели песню «Карузо», поляки отзывались на какой-то странной смеси сухого польского северного кашля и иммигрантского отхаркивания. Затем вирус переместился на Русскую горку и заразил там все население. У добрых, молчаливых людей, не знающих ни слова по-английски, появились высокая температура и озноб. Они топили свои буржуйки с кривыми трубами, кутались в рваные тряпки и разноцветные платки, а женщины в середине лета носили по дюжине юбок. Эти славные люди ни с кем не разговаривали ни по-русски, ни по-английски, но болезнь все же распространилась на студии художников, которым с вершины холма открывался чудесный вид на сверкающий залив Сан-Франциско. Вирус проник и в мастерскую скульптора Сезара Сантини, отправившись далее с ним вглубь континента. Теперь даже эти надежные свидетели, сколько бы они ни выпили кружек крепкого темного пива, не станут спорить, что болезнь появилась на военных полигонах в Канзасе. Однако солдаты, готовившиеся к Великой войне, были молоды и сильны, поэтому бледность их лиц и небольшой кашель не считались препятствием для их отправки на Западный фронт и возможную смерть. Они все вместе, здоровые и больные, отправились на корабле через Атлантику и вскоре после первых боевых действий заразили французских солдат под Брестом. В то время Лондон все еще веселился. В последний год войны каждый нашел повод вдоволь натанцеваться, попеть и расслабиться. Молодые музыканты сменяли друг друга в заведении Сильвии Спэрроу, многие с довольными лицами обедали в «Савойе» и «Скотте», будто и не было войны, и единственной, не участвовавшей в этом лихорадочном веселье и все еще не знавшей об испанской лихорадке, была Флори Форд. Некогда пылкая австралийка молчала в своей квартире на Ройал-Хоспитал-роуд. Вечером в комнате, освещенной красной лампой, она заводила старый граммофон и слушала две свои единственные пластинки, которые ей удалось записать до Великой войны. Никому не могло прийти в голову, будто в жизни забытой всеми певицы что-то может измениться, и тогда Флори подумала, что ее наказание должно закончиться.

Она отправилась навстречу своей судьбе в тот же день, когда капитан Джозеф Ф. Силлерс почувствовал первые симптомы испанской лихорадки. Домой в Лондон он отправился из Бреста, а старые друзья Флори попросили ее снова спеть «It’s a long way to Tipperary» для орденоносного ветерана войны. Она хотела было отказаться, но, к сожалению, согласилась. Небольшое выступление, первое почти за два года, было организовано в квартире Сильвии Спэрроу. По приезде капитан переночевал в своей холостяцкой квартире. Две ночи Силлерс провел с этим вирусом, отправившимся в путь из лесов Китая и острова Фиджи, в своих легких. Он спал, и ему казалось, что он не болен. Лишь днем, надев парадную форму для торжественного приема в свою честь, он слегка закашлялся. Капитану показалось, что его взмокший лоб немного горяч, но объяснил это своим возбуждением от предстоящей встречи с Флори Форд.

…В таком состоянии он отправился из своей квартиры на окраине Белсайз-Парка, а она — с Ройал-Хоспитал-роуд. Выступление прошло… но к чему слова? Капитан был в восторге. И даже более того… К чему и здесь слова… В конце выступления он, с вирусом внутри себя, вскочил на ноги, поцеловал обе руки примадонны, а она спонтанно упала в его объятия, вся в слезах, со странным чувством завершения своего добровольного затворничества. Через неделю она заболела. С каждым