цвета сепии несколько раз — все-таки остался жив. Через два месяца после своего ухода Сергей вернулся домой на набережную Фонтанки. Он выжил таким позорным образом, в противоположность некоему трагическому герою, чтобы еще раз забежать через черный ход в некогда крупный банк и там обменять несомненно ценное золото на сомнительные купюры. Он снова повторял рыжеволосой Марусе: «Так-то, моя Марусенька, живем мы теперь все в сплошной суете», а она смотрела на него своими глазами цвета сепии. Но это уже рассказ о другом человеке.

Этот другой человек, некий Сергей Честухин, начинающий жизнь, не достойную хроники, поспешно оставляет роман и погружается в пыльную прокуренную повседневность. Он ничем не отличается от всех остальных. Даже если бы кто-то останавливал прохожих на улице поочередно, заглядывая им в глаза, он не узнал бы в этом бледном человеке бывшего героя войны, знаменитого нейрохирурга Честухина. Доктор ничем не отличался от остальных. Как и все, он поздно услышал о гибели царской семьи, как и все, он не поверил, а потом не нашел в себе никаких чувств; как и всем в России, государь ему никогда не снился.

А меж тем 17 июля 1918 года в Екатеринбурге был убит последний русский царь Николай II вместе со своей семьей. В полночь пленников разбудили охранники и заплетающимися языками пробормотали, что ради безопасности хотят спрятать их в подвальные помещения, но на самом деле они повели их на казнь. Государь знал об этом, но спокойно пошел на расстрел в подвал Ипатьевского дома, убежденный, что ему не о чем волноваться. Он знал, что его поставят перед винтовками, и все говорило ему, что сны его сновидцев из будущего теперь сбываются. Они спустятся, остановятся посреди ярко освещенной пустой комнаты, когда в нее ворвутся охранники с красными носами и щеками и попытаются их убить. Винтовки, однако, дадут осечки, а командир напрасно будет материть расстрельную команду и попытается перезарядить свой пистолет.

Вот почему отрекшийся от престола государь спустился в подвал уверенным шагом, не задумываясь. Он нес на руках цесаревича Алексея, который был слишком слаб, чтобы самому идти на казнь. Войдя в освещенную комнату, он притворился, будто верит, что их разбудили ради их же безопасности. Затем в подвал набилась отупевшая толпа охранников. С криком «Смерть царю!» они начали стрелять. Ни одна пуля не остановилась в их стволах, и царская семья была расстреляна всего за несколько минут. И как только государь испустил дух, года помчались через временной портал — сновидцам будущих десятилетий начал сниться царь. Это были 1919-й, 1921-й, 1922-й, 1927-й годы, но один и тот же сон повторился…

Повар Николай Корнилов, владелец роскошного популярного ресторана «Ля Кантин Рус» в Париже, с 1921 года видел во сне царскую семью, как если бы она была еще жива. В этом сне польские части, лояльные генералу Деникину, заняли Екатеринбург и поспешили к дому Ипатьева, чтобы освободить семью Романовых. Убийцам не удалось перезарядить свои винтовки, и государь в последний момент был спасен… Тысячи людей видели этот сон. В 1922 году граф Разумов, проснувшись, вспомнил ту же картину из сна, словно она была явью, и в бедном квартале, недалеко от моста Гренель, стал рассматривать синяки утреннего парижского неба, рассекаемые мокрыми утренними птицами. В том же сне, в 1927 году, государя увидел и инженер Андрей Васильевич Папков, создатель стальных мостов в Белграде. Когда он проснулся в районе нижнего Дорчола, в арендованном у одного еврея доме с участком, маленькие черные бабочки летали из одного дорчольского сада в другой. В Стамбуле восемью годами ранее, в 1919-м, государь приснился врачу Петру Владимировичу Риттиху, а когда тот проснулся, в воздухе кружились лепестки цветков абрикоса, словно пух из порванной подушки. Государь приснился и…

Однако для Николая Романова, последнего русского царя, и его семьи Великая война закончилась звуками беспорядочной пальбы, залпами, которые многие сновидцы не могли себе даже представить. Из последних сил царь смотрел на лампу без абажура и ее светящуюся спираль. Ему казалось, что он слепнет и через мгновение потеряет зрение, а затем он действительно ослеп, или его накрыл последний темный покров.

Большинство трагических героев заканчивают свой легкий взлет и тяжелое падение смертью; самые несчастные остаются наказанными жизнью. Однажды в разгар пандемии, не зная, что она бушует по всему Крыму, к великому князю Николаю Николаевичу пришли новоявленные суровые красноармейцы с ордером на домашний арест вместе с семьей. Не было больше алчных охранников, легко превращающихся в ординарцев и привратников. Счастливым обстоятельством стало то, что в таком изолированном состоянии великому князю сложнее было заразиться, а несчастливым — что во дворце Дюльбер не хватило одной ночи, чтобы отвести его вместе с семьей в подвал ради той же безопасности и расстрелять. Но в Крыму разыгралась не трагедия, как в Екатеринбурге, а комедия. Сразу после ареста великого князя началась небольшая война между Севастопольским и Ялтинским Советами. Первый колебался, а второй выступал за немедленную казнь великого князя и его семьи. В Севастопольском Совете преобладали солидные плешивые люди, в уголках глаз которых отражались старорежимные отблески. Члены Ялтинского Совета были совсем другими: высокие, худые, звонкие, как хлысты ямщика, яростно глядели они из-под приподнятых бровей и подкрепляли каждое свое предложение криком «Ура!» или ударом кулака по столу. Сколько раз из Ялты направлялась директива «расстрелять гражданина великого князя Николая», но каждый раз, прибывая в Севастополь, она, передаваясь из уст в уста надежных курьеров, предписывала «гражданина великого князя Николая пощадить еще на один день»… И так каждый раз: до казни не хватало только одной ночи.

Эту приправленную литрами выпитой водки низкопробную комедию в трех действиях с криками, директивами, биением себя в грудь, где лягушки изображали гиен, через три недели закончили немцы, опустив занавес на вульгарной крымской сцене. По Брестскому договору, который народный комиссар Лев Троцкий наконец-то смог подписать, поскольку его больше не посещала и не преследовала странная улыбчивая четверка уродов, немцы получили контроль над всем Черноморским побережьем. Их предшественники, одетые в серую летнюю форму, вошли и в Ялту, и в Севастополь в последний год войны, а революционеры поменяли личину и бежали в неизвестном направлении. Эти добрые люди из Севастопольского Совета в своем бегстве опираются на старорежимные манеры, которые они еще могут помнить, в то время как члены Ялтинского Совета отступают дальше на север, кляня все на свете, оставшись в одиночестве в купе местных поездов, и мечтают о снеге и настоящей русской зиме, словно она без труда их