На следующий день, когда я одевалась, собираясь к Парванэ, Ширин зашла ко мне в комнату, уже одетая на выход, и заявила:

– Я пойду с тобой.

– Нет. Не нужно.

– Ты не хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Нет! Всю жизнь при мне состоял какой-нибудь страж. А я этого терпеть не могу. Так что перестаньте меня караулить, или я сбегу в горы, в пустыню, где вы не сумеете меня найти.

Пока Парванэ собирала вещи, я пересказала ей эти наши разговоры.

– Как же наши дети торопятся спровадить нас в мир иной, – вздохнула она. – Сиамак меня больше всех удивил. Что ж он-то не понимает, какая у тебя была жизнь!

– Матушка говаривала: “Судьба каждого определена заранее, скреплена и не изменится, даже если небо рухнет”. Я часто себя спрашиваю: “Какова моя доля в этом мире? Была ли у меня своя собственная судьба или я всегда состояла при той судьбе, которая назначена мужчинам моей семьи, – а они, каждый в свою очередь и на свой лад, приносили меня в жертву своим убеждениям и устремлениям. Отец и братья пожертвовали мной ради своей чести, муж – ради своей партии, и за героические поступки сыновей и понятие о патриотическом долге я тоже уплатила сполна.

Кем я была? Женой мятежника и предателя или женой героического борца за свободу? Матерью юного бунтовщика или самоотверженной родительницей еще одного борца за свободу? Сколько раз меня возносили на высочайшую вершину, а затем сбрасывали вниз головой! А я не заслуживала ни таких взлетов, ни падений. Меня возвышали не за мои способности и достоинства, меня сбрасывали за чужие ошибки.

Как будто бы я не существовала, не имела никаких прав. Разве я хоть день пожила для себя? Разве было у меня право решать, выбирать? Меня кто-нибудь спросил: “А чего хочешь ты?”

– Смотрю, у тебя совсем сдали нервы, – покачала головой Парванэ. – Ты никогда так не причитала. На себя не похожа. Дай им отпор – и заживешь своей жизнью.

– Знаешь, не хочу. Не то что не могу – могу, но в этом нет для меня никакой радости. Я потерпела поражение. За тридцать лет ничего не изменилось. Столько испытаний, столько мук – и даже у себя в доме я ничего не сумела изменить. Какую малость я ждала от детей – капельку сочувствия, понимания, а они не считают меня самостоятельным человеком с какими-то там правами. Я – мать и существую лишь ради них. Помнишь старую пословицу: “Никто не любит нас ради нас самих, все любят нас только для себя”. Мое счастье, мои желания им совершенно безразличны. И у меня не осталось сил, я уже не мечтаю об этом браке. Наверное, я потеряла надежду. Они осквернили мои отношения с Саидом. Если уж те, кого я считала самыми близкими, кого я вырастила, в таком тоне говорят обо мне и Саиде, нетрудно догадаться, что скажут другие. Нас в грязи изваляют.

– К черту все! – заявила Парванэ. – Пусть болтают, что хотят, никого не слушай. Будь сильной, живи своей жизнью. Отчаяние – не твой стиль. Тебе надо повидаться с Саидом. Давай же, позвони ему, бедняжке. Он с ума сходит от волнения.

Саид вскоре приехал к Парванэ. На этот раз она не захотела присутствовать при нашем разговоре, занялась сборами.

– Саид, прости меня, – сказала я. – Мы не сможем пожениться. Я обречена вовеки не знать счастья и спокойной семейной жизни.

Саид в отчаянии пытался меня уговорить.

– Эта роковая любовь исковеркала мою юность, – сказал он. – Даже в самые удачные годы я в глубине души оставался печален и одинок. Не стану врать, будто я никогда не обращал внимания на других женщин, не скажу, чтобы я никогда не любил Нази, но ты – любовь всей моей жизни. Когда я вновь тебя нашел, я решил, что Бог наконец-то вернул мне свое благословение и последние мои годы осенит радостью. Это были самые счастливые, самые спокойные дни моей жизни – те два месяца, что мы провели вместе. И теперь вновь лишиться тебя? Теперь я буду чувствовать себя еще более одиноким, чем прежде. Теперь ты нужна мне еще больше, чем тогда. Прошу тебя: подумай хорошенько. Ты не ребенок, не та шестнадцатилетняя девочка, которая шагу не могла ступить без отцовского разрешения, ты вправе сама принимать решение. Не бросай меня во второй раз!

Слезы жгли мне глаза.

– Но как же мои дети?

– Ты с ними согласна?

– Нет. Их доводы ничего для меня не значат. В них говорит эгоизм и себялюбие. Но с таким настроем они заранее осудили меня, они будут страдать, решат, что я их предала, а я никогда не решалась их огорчать. Как я могу совершить поступок, который навлечет на них позор, унижение, боль? Я буду чувствовать себя виноватой, ведь их супруги, коллеги и друзья заодно со мной начнут презирать и моих детей.

– Какое-то время – возможно, однако все быстро забывается.

– А если не забудется? Если это навсегда отравит их сердца? Разрушит в их душах тот образ матери, который они всегда хранили?

– Постепенно все вернется, – настаивал Саид.

– А если нет?

– Что поделать? Значит, такую цену придется заплатить за наше счастье.

– И заплатят мои дети? Нет, не могу.

– Послушайся своего сердца, будь свободна! – молил он.

– Нет, дорогой мой Саид… Это не для меня.

– По-моему, дети для тебя лишь предлог.

– Не знаю, возможно. Я утратила отвагу. Все это было так унизительно. Я не ожидала от них такого жесткого отпора. Сейчас я слишком устала, у меня нет сил принимать столь важные решения. Я чувствую себя столетней старухой, и я не стану делать что-то кому-то вопреки или чтобы испытать свои силы. Прости меня, но я не смогу дать тебе тот ответ, которого ты ждал.

– Масум, мы же вновь потеряем друг друга!

– Понимаю. Я словно совершаю самоубийство – и не в первый раз… Но знаешь, что мучительнее всего?

– Нет, не знаю.

– И тогда, и сейчас меня убивали те, кто был мне всего ближе.

Парванэ уехала.

Мы с Саидом повидались еще несколько раз. Я уговорила его помириться с женой и остаться в Америке. Иметь семью, даже без особого тепла и близости, все же лучше, чем жить в одиночестве…

Я попрощалась с ним и пошла пешком домой. Холодный осенний ветер налетал порывами. Как я устала. За спиной рюкзаком висело одиночество, походка сделалась неуверенной, шаткой. Я куталась в черный кардиган, поглядывая на серое небо. Что впереди? Зима, холодная зима.