— Конечно, помню.

— Оказалось, хутор, с которого он родом, неподалеку от того, откуда Туре Эрик. И он хорошо знает их всех, и отца Туре Эрика тоже. Мы немного о них поговорили, и тут я возьми и скажи, что отец Туре Эрика умер. Да? — удивился Хенрик Ховланн. — Не слышал. Правда, у него теперь не такие тесные связи с местными, как раньше. Но все же он удивился. Хотя не усомнился в том, что я говорю правду. С чего вдруг я сказал, что отец Туре Эрика умер, когда он не умер? Он жив-живехонек. Когда я в следующий раз встретил Туре Эрика, он говорил об отце в настоящем времени самым естественным образом и не горюя. Отец был жив. Почему же я решил, что он умер? Настолько, что говорил об этом как о факте? Понятия не имею. Не знаю. Но теперь я каждый раз с опаской встречаюсь с Туре Эриком, потому что — а вдруг он виделся с Ховланном и тот выразил ему соболезнование, а у Туре Эрика стало не лицо, а знак вопроса: ты это о чем, спросил он, о твоем отце, он скоропостижно скончался; мой отец? да ты с чего взял? Так мне Кнаусгор сказал. Значит, он жив. Надо же, а Кнаусгор сказал, что… Никто не поверит, что я соврал без умысла, считая, что так оно и есть, потому что откуда я это взял, мне никто такого не говорил, никто из знакомых отца в то время не хоронил, так что и перепутать мне было не с кем. Чистая фантазия, которую я считал правдой. Такое случалось несколько раз, но я ведь не мифоман, я сам в это верил. Бог весть о скольких еще выдумках я думаю, что они подлинные факты!

— Повезло тебе, что у меня мономания и я всегда говорю об одном. И вбил тебе это в голову так, что не забудешь.

— Ты уверен? А как там твой папа? Ты с ним давно разговаривал?

— Ха-ха!

— Это неудобная особенность. Такая же, как плохое зрение. Что там вдали, человек? Или дерево? Ой, я обо что-то стукнулся. О стол. Так я в ресторане! Значит, можно дойти до бара, держась за стеночку. Ничего себе, она мягкая. Человек? Простите великодушно. Вы меня знаете? А, Кнут Арил! А я тебя с ходу не узнал… И противная мысль, что и у каждого есть такие вот слабые стороны. Свои внутренние, частные, тайные провалы, на прикрытие которых человек тратит много сил и энергии. Что в мире полно тайных калек и они то и дело сталкиваются друг с другом. Они — за каждым красивым лицом, или не очень красивым, но нормальным, не пугающим, за каждым встречным. Они присутствуют не духовно, душевно или психически, но осознанно, почти физиогномически считываемо. Дефекты мысли, сознания, памяти, восприятия, понимания.

Но так оно и есть, ха-ха-ха, так оно и устроено! Посмотри вокруг! Очнись! Ты же не думаешь, что вот здесь, например в этом зале, дефект восприятия в дефиците? Зачем бы нам иначе вырабатывать шаблон для всего? Для беседы, для обращения, лекции, сервировки, как есть, как пить, как сидеть и как ходить, даже как сексом заниматься. You name it[70]. Почему нормальность так востребована, если не поэтому? Здесь единственный пункт, в котором мы точно сойдемся все. И все равно даже в нем мы не встречаемся. Арне Нэсс рассказал однажды, как чудовищно ему приходится напрягаться при встрече с обычным нормальным человеком, чтобы самому произвести впечатление обычного и нормального, но наверняка и этот обычный человек напрягался не меньше, чтобы выглядеть не хуже Арне Нэсса. Несмотря на это, они, согласно Нэссу, никогда не встретятся, потому что между ними такая пропасть, через которую невозможно перекинуть мостик. Формально можно, но в реальности — нет.

— Но разве не Нэсс говорил, что он может спрыгнуть с парашютом в любой точке мира и везде встретит гостеприимство? Всегда его посадят за стол, и дадут еду, и положат спать на кровати?

— Да, говорил. Я цитирую это в диссертации.

— Наверно, я оттуда и запомнил. Мир тесен.

— Наш, во всяком случае, — сказал Гейр и улыбнулся. — Но он прав, у меня такой же опыт. Есть некая минимальная человечность, ее ты встречаешь повсеместно. В Багдаде тоже было так, в высшей степени.

Позади него возникла Гильда, она шла по залу в цветастом, летней расцветки платье и туфлях на среднем каблуке.

— О, Карл Уве, приветик, — сказала она. — Как дела?

— Привет, Гильда. Неплохо. А твои?

— Тоже хорошо. Сейчас приходится пахать, сам понимаешь. А дома? Как Линда и малышка? Мы с Линдой так давно не разговаривали, ужас просто. Как она поживает? Довольна?

— Да, вполне. Хотя сейчас напряженный момент в занятиях. Так что я выгуливаю Ванью в коляске дни напролет.

— И как тебе?

Я пожал плечами:

— Нормально.

— Я сама примеряюсь, поэтому спрашиваю. Каково оно, завести ребенка. Мне кажется, слегка неприятно. Пузо огромное, сиськи молочные, — меня это смущает, честно говоря. Но Линда довольна?

— Еще как.

— Ну, ясно. Ладно, передавай привет. Я ей скоро позвоню. Передай!

— Будет сделано! Кеттилю привет.

Она чуть качнула ладонью и пошла на свое место.

— Она только что получила права, — сказал я. — И вот, когда она первый раз ехала одна, то оказалась за грузовиком. Я рассказывал? Впереди две полосы сходились в одну, но она посчитала, что успеет обогнать, нажала на газ и рванула вперед, но нет, не проскочила. Ее машину прижало к ограждению, перевернуло набок и протащило несколько сот метров. Но Гильда не пострадала.

— Такие так быстро не помирают, — сказал Гейр.

Пришла официантка и убрала со стола. Мы заказали еще два пива. И некоторое время сидели молча. Я закурил, стряхнул тлеющий пепел в мягкую горку предыдущего, выросшую в блестящей пепельнице.

— Сегодня плачу́ я, — сказал я.

— Окей, — ответил Гейр.

Не скажи я заранее, он бы захотел заплатить сам, а стоит ему это сказать, его уж не свернуть с пути. Однажды мы ходили в тайский ресторан в конце улицы Биргер-Ярлсгатан все вчетвером, Гейр с Кристиной и мы с Линдой, он сказал, что платит за всех, я ответил, что нет, пополам, нет, сказал он, я сам заплачу и все дела. Когда официант взял его карту, я отсчитал наличными половину суммы и положил перед Гейром деньги. Он не взял их и, казалось, вообще не увидел. Принесли кофе, мы выпили, но, когда десять минут спустя встали, чтобы уходить, оказалось, что до моих денег Гейр так и не дотронулся. Слушай, возьми деньги, почему мы не должны делить пополам? Давай, давай. Нет, счет оплачу я, деньги твои, сам забирай. Ничего больше не придумав, я взял деньги и сунул их в карман. Иначе они так бы и остались лежать на столе, я знал. Он осклабился одной из своих самых противных — «так-я-и-знал» — улыбок. И я сразу пожалел, что забрал деньги. Ради позерства Гейр за ценой не стоит. Но Кристине, судя по лицу, — а оно у нее в высшей степени эмоциональное, все читается на раз, — было за Гейра стыдно. И саму ситуацию она уж точно воспринимала как тягостную. Вступать с ним в открытую склоку я не вступал никогда. Разумное решение, видимо, потому что в чем-то я все равно не смог бы победить. Если бы стали соревноваться, кто дольше не отведет глаз, как в игре в гляделки, он бы, если надо, выдержал мой взгляд и неделю. Я бы тоже смог, но рано или поздно у меня закралась бы мысль, что все это не так уж и важно, и я опустил бы глаза. А его такая мысль не посетит никогда.