Как-то в марте, когда я сидел и работал, у меня зазвонил телефон, номер был незнакомый, но шведский, и, поскольку звонили не из Норвегии, я ответил. Звонил коллега мамы, они были с ней в Гётеборге на семинаре, но мама внезапно потеряла сознание в магазине, ее увезли в больницу, и теперь она в кардиореанимации. Я позвонил в больницу: инфаркт, но ее уже прооперировали, опасности нет. Поздно вечером позвонила она сама. Чувствовалось, что она слаба и растеряна. Сказала, что было так больно, что ей хотелось умереть, только бы прекратилась боль. Сознания она не теряла, просто упала. Не в магазине, а на улице. И пока она лежала там, твердо уверенная, что умирает, она думала, какая же у нее была прекрасная жизнь. Когда она сказала так, у меня аж мурашки по коже пробежали. Что-то в этом было удивительно хорошее.

Особенно детство ей вспомнилось, пока она там умирала, ее внезапно озарило: у нее было необыкновенное детство, вольное, счастливое, потрясающее. Несколько дней потом я возвращался к ее словам. Они меня некоторым образом потрясли. Сам я не был способен так подумать. Если бы вот так упал я и мне оставалось думать секунды, может минуты, а потом конец, я бы думал ровно наоборот. Что я ничего не сделал, ничего не повидал, ничего не пережил. Я хочу жить. Но почему я тогда не живу? Почему, если я лечу на самолете или еду на машине и думаю, что он сейчас рухнет или она разобьется, то мысль не кажется мне страшной? Не сильно меня пугает? Жить, умереть, не все ли равно? Потому что обычно я так и думаю. Безразличие — один из смертных грехов, по большому счету самый страшный, потому что он есть грех против жизни.

Позже той же весной, когда я подходил к концу истории о папиной смерти, об ужасных днях в Кристиансанне, мама приехала в гости. Она опять была на семинаре в Гётеборге и после него заехала к нам. С момента, как она рухнула там посреди улицы, прошло два месяца. Случись у нее инфаркт дома, она бы вряд ли выжила: она одна, и даже если бы ей каким-то чудом удалось вызвать скорую помощь, то до больницы ехать сорок минут. В Гётеборге к ней сразу бросились, и она довольно быстро оказалась на операционном столе. Теперь выяснилось, что инфаркт грянул не как гром среди ясного неба. У нее и раньше бывали боли, иногда сильные, но она все списывала на стресс, откладывала поход к врачу на потом, когда вернется домой, и в итоге упала посреди улицы.

И вот утром она сидела вязала, я писал, а Линда, отведя девочек в сад, гуляла с Юнном. Я заглянул к маме посмотреть, как у нее дела, и она по собственному почину заговорила о папе. Сказала, что она всегда думала, почему она с ним остается, почему не берет нас и не уходит от него, неужели не смеет решиться? Несколько недель назад она говорила об этом с подругой и вдруг услышала, как говорит ей: я его любила. Она посмотрела на меня:

— Я любила его, Карл Уве. Любила.

Никогда раньше она такого не говорила. Ничего похожего. Я вообще не помню, чтобы она произносила это слово — «любить». Я был смущен и потрясен.

Что происходит, думал я. Что происходит? Вокруг меня что-то меняется. Это я меняюсь и начинаю видеть то, чего не замечал раньше, или я стал спусковым механизмом для неких процессов? Потому что я много разговаривал и с мамой, и с Ингве о том, как мы жили с папой; прошлое вдруг стало мне очень близким.

В то утро она стала рассказывать, как они с папой встретились. Ей было семнадцать, она летом работала в отеле в Кристиансанне и как-то обслуживала гостей в парке, большом парке, и вот в тени под деревом подружка познакомила ее со своим другом и его приятелем.

— Я не расслышала его фамилию и долго думала, что его зовут Кнудсен, — сказала она. — Сначала мне, понимаешь, больше понравился тот, другой. Но кончилось все твоим отцом… Такое красивое воспоминание. Солнце, трава, парк, тенистые деревья, люди… Мы были так молоды… Да, все казалось сказкой. Началом сказки. Такое у меня было чувство.

Карл Уве Кнаусгор — норвежский писатель, искусствовед и литературный критик. Его дебютный роман «Прочь от мира» (1998) был удостоен премии Ассоциации норвежских критиков, второй — «Всему свое время» (2004) — номинирован на премию Северного Совета. Автобиографический цикл «Моя борьба», признанных одним из самых ярких литературных событий столетия, принес автору мировую известность и престижные награды, включая Премию Браги, премию Шведской академии и Иерусалимскую премию.

Ольга Дробот — известный переводчик со скандинавских языков. В ее переводе на русском языке вышли произведения Хенрика Ибсена и Свена Дельбланка, Ларса Соби Кристенсена и Роя Якобсена, Эрленда Лу и Марии Парр, Руне Белсвика и Анне-Кат Вестли. Лауреат переводческих премий «Мастер», «ИЛлюминатор», NORLAs Oversetterpris и IBBY Honour List. Живет в Москве.