распознает золото, когда видит его, и он сделает Грейс Коулин своей невестой. Тогда она будет счастлива. В эти последние часы Рассел понял, что больше всего на свете хочет именно этого.

"Держись позади меня", — сказал он.

Они выползли из-за скалы.

* * *

Мэйбл погрузила руки в вихрь. Монолиты рассыпали багровый пепел и град, пробужденные разрывом печати, предлагая Менгирам вступить в мир стихий.

Она потянулась глубже. Она была в долгу перед детьми, плачущими в этих тенях. Они перешли в это измерение. Если бы она могла дать им свой свет, то синева дала бы им небо, на которое они могли бы смотреть, видеть формы в облаках, то самое детство, которое она пыталась дать им во время солнечных пикников у ручья?

Это были более теплые дни. Сейчас ее руки были покрыты льдом, плоть стала фиолетовой в арктической пустоте. Но лед был таким нежным, что кожа покрылась мурашками, а соски затвердели. Когда она провела по нему руками, тьма пошла рябью, словно она стояла под водопадом, и омоложенная, святая кровь начала отходить от нее, чтобы быть поглощенной вихрем, а вместе с ней и плащ голубого свечения. Вернется ли кровь к сиротам? Даст ли она им второе крещение, позволяющее вознестись из этого чистилища? Она не знала. Ей и не нужно было знать. Все, что ей нужно было делать, это чувствовать — чувствовать и следовать за славой Божьей.

* * *

"Что она делает?" сказала Делия.

Они следили за светом, излучаемым монахиней, надеясь, что ее белая магия защитит или придаст им сил. Вместо этого казалось, что сестра Мэйбл направляет его в пустоту. Он вихрился от нее электрическими нитями и втягивался в черную дыру. Делия зарычала, и Шиес посмотрел на нее, заметив, как изменилась девушка. Ее красные глаза мерцали, клыки выступали из челюсти над верхней губой.

"Делия…ты меняешься."

Она отвернулась. "Не смотри на меня".

"Ты волчица?"

Девушка повесила голову. По ее щеке, где персиковый пух стал густым, похожим на зачатки бороды подростка, стекала одинокая слеза. Он задался вопросом, как это произошло, было ли это новым событием или она всегда была такой. Сейчас это не имело значения. Ему было трудно стоять, многочисленные раны соединились в одну сплошную пульсацию боли.

Хайрам прострелил ему ухо. Если бы пуля попала хоть на дюйм внутрь, он был бы мертв. Шиес знал, что украл время у жнеца. Несмотря на то, что он был искалечен, он стремился максимально использовать оставшееся время.

"Мы должны остановить ее", — сказал он. "Я не совсем понимаю, что это за голубой свет, но это единственная хорошая магия, которую я видел. Потеряем ее — потеряем все остальное".

Делия вытерла глаза. Они пошли в развалины дома, перелезая через торчащие доски и черепа О'Коннеров.

Шиес крикнул. "Сестра Мэйбл!"

Но монахиня не обернулась.

Он хромал к ней, звал ее по имени, но она не откликалась. Делия бросилась на нее, но тьма нахлынула, оттолкнула ее, и она покатилась и упала на обломки. Увидев вихрь, Шиес внезапно почувствовал себя очарованным им, и ему пришлось вытряхнуть странное ощущение из головы.

Неужели это то, что случилось с Мэйбл? Неужели вихрь обманул ее?

С монахини уже сняли слой святой крови, и она исполняла медленный танец перед собирающейся завесой, погружая верхнюю часть тела в пустоту и выныривая из нее. Ее обхватили тусклые усики. Они скользили по ее спине, обвивали бедра, скользили по ягодицам и половой щели.

Шиес отстегнул лариат от бедра. Он взмахнул веревкой над головой, набирая обороты, и бросил ее. Он накинул лассо на сестру Мэйбл, словно она была лошадью, которую он собирался сломить. Она вылетела из пустоты, и он потащил ее по снегу, пока она боролась и брыкалась, бредила Писанием. Делия подошла к ней, наклонилась и обнюхала ее с ног до головы.

"Почти никаких следов", — сказала она. "Эта святая кровь… она вся исчезла".

Монахиня вздрогнула. Ее замерзшие руки были прижаты веревкой к бокам. Ее лицо, грудь и живот были ужасно обморожены, плоть была сырой и багровой. Везде, где ее касались усики, были ледяные ожоги.

"Я целовала Его", — сказала она. "Я целовала губы Христа".

Шиес покачал головой. Бедная женщина сошла с ума. Кто может винить ее?

Раздался низкий раскат, почти как гром.

Шиес напрягся, когда понял, что звук исходит от Делии.

* * *

Он проигрывал.

Еще до того, как он набросился, он знал, что Гленн победит его. Главный Койот был сейчас слишком силен, слишком проникся колдовством. Это был не первый раз, когда Бирн что-то терял. Он терпел неудачи всю свою жизнь. Было время, когда он был склонен возлагать вину за свою несостоятельность на других, но с возрастом он понял, что он не единственный, кому с самого начала досталась куча дерьма. Даже самая избитая и измученная душа могла подняться из руин своих несчастий. Лютер Бирн решил этого не делать. Вместо этого он стал жить жизнью злобного волчонка и приветствовал свое клеймо тринадцатого Койота — клеймо, которое он носил до конца своих дней, пятно на самой его душе. В каком-то смысле казалось правильным, что вожак стаи, которую он предал, должен убить его. В этом была забавная поэзия, как в печальном финале.

И все же он боролся, рвал Гленна зубами и когтями, отхватывая куски кожи. Но Гленн был вдвое быстрее и втрое злее, пропитанный всем злом того мира, который он открыл. Как оказалось, существовал мир еще более ужасный, чем тот, который Бирн пытался спасти — если человеческие существа вообще стоит спасать. Он пытался придумать причины, по которым человечество заслуживает того, чтобы жить дальше, но все время оказывался в пустоте. Так много несправедливости, так много бесчеловечности. За время своего пребывания на этой планете он стал свидетелем бесконечной карусели ненужных страданий. Хуже всего то, что он сам способствовал этому. Лютер Бирн был вне закона — грабителем, насильником, убийцей, каннибалом. Если Гленну суждено отправить его в ад, то, как он полагал, это ему обеспечено.

Но даже когда Гленн сомкнул