— Бенгт Монссон убил Линду. Никто другой, кроме него. Это его вина. Целиком и полностью. Никого иного. Вы и Линда его жертвы.

— Я слышу, — повторила Лотта Эриксон.

— Хорошо, — сказала Сандберг. — Постарайтесь понять это тоже. Это же правда. Так все и случилось.

Потом Анна Сандберг и ее коллега поехали прямо в здание полиции Векшё. Обе чувствовали себя не лучшим образом. Но по сравнению с женщиной, которую они только что оставили, их жизнь была прекрасна.

— Я смогла бы убить этого дьявола, — призналась Анна Сандберг, когда въехала в подземный гараж.

— Позови, если тебе понадобится помощь, — сказала ее коллега.

Кнутссон и Торен продолжили пока безрезультатную охоту за дневником и другими сведениями о личности жертвы. Для начала они снова переговорили с ее подругами и получили кое-какие факты в этом отношении. Под конец посетили ее отца в его большой усадьбе.

Хеннинг Валлин не знал ни о каком дневнике. Естественно, он размышлял над этим делом (а как же иначе, если полицейские постоянно говорили о нем), но мог только поделиться своими собственными мыслями на сей счет.

— Пожалуйста, — попросил Кнутссон.

В том мире, где жил Хеннинг Валлин, личный дневник считался самой интимной вещью в жизни человека. И его значимость повышалась еще более, когда речь шла о молодом человеке, а особенно о молодой женщине. Такой, как его дочь, например. И если дневник существовал, то она наверняка вела в нем постоянный диалог с самою собой о своей жизни, своих чувствах, своей совести. Именно ему она доверяла все самое сокровенное, вот почему все это должно было остаться в тайне, между нею и дневником.

— Вы в состоянии понять это? — спросил Валлин и посмотрел сначала на Кнутссона, а потом на Торена.

— Я понимаю, — сказал Кнутссон.

— Я услышал вас, — подтвердил Торен.

— Хорошо, — сказал Валлин. — А сейчас, господа, прошу меня извинить.

— Интересно, он уничтожил его или просто спрятал? — сказал Торен в машине на пути назад к зданию полиции у площади Оксторгет.

— В любом случае он его читал, — констатировал Кнутссон.

— Чтобы проверить, нет ли там путеводных нитей к преступнику, — предположил Торен.

— И, не найдя ничего, он, вероятно, выбросил его. Или, скорее, сжег, — предположил Кнутссон.

— Скорее, все же сжег, — сказал Торен. — Он не из тех, кто просто выбрасывает вещи. Хотя я сам склоняюсь к тому, что он спрятал его в каком-то надежном месте.

— Почему ты так считаешь? — спросил Кнутссон.

— Потому что он не из тех, кто выбрасывает вещи, — повторил Торен. — Хотя понятно ведь…

— …Ничего нельзя знать наверняка, — согласился с ним Кнутссон.

В пятый раз Анна Хольт беседовала с Бенгтом Монссоном почти целый день. В качестве свидетельницы на допросе присутствовала Лиза Маттей. И, как и ранее, она почти не открывала рот. Просто сидела и слушала с дружелюбной улыбкой и сочувственным взглядом. Хольт, как обычно, начала не с той темы, которую ожидал Монссон. Особенно после предыдущего разговора. И все по той простой причине, что с тем, о чем они говорили днем ранее, уже не следовало больше спешить. Наоборот, требовалось заставить убийцу провести все выходные в размышлениях о его контактах с Линдой Валлин.

— Расскажите о себе, Бенгт, — начала Хольт. Она наклонилась вперед, оперлась локтями на стол, улыбнулась и кивнула, всем своим видом показывая, насколько заинтересована слушать.

— О себе? — спросил Монссон удивленно. — Какое это имеет отношение к делу?

— Как все происходило, когда ты рос, — объяснила Хольт.

— О чем ты?

— Начни сначала, — предложила Хольт. — Поведай о своих самых первых воспоминаниях.

Если верить Бенгту Монссону, его самые ранние детские воспоминания относились к той поре, когда ему было семь лет, и он пошел в школу. Все происходившее ранее не сохранилось в его памяти. Мать и ее родственники, конечно, часто рассказывали ему о том, что он говорил и делал, будучи значительно младше, но в его собственной памяти с той поры ничего не сохранилось.

— Не знаю почему, но все обстоит именно так, — констатировал Монссон и пожал плечами.

Его воспоминания начинались со времени, когда он пошел в школу. Ничего сверхъестественного, просто самые заурядные воспоминания. Отчасти светлые и почти все неинтересные. Хватало и не самых приятных, о которых он предпочитал умолчать. И кроме того, не понимал вопроса. Какое отношение это все имело к его нынешней ситуации?

О своих родителях он также не хотел говорить. Они умерли много лет назад, и все, происходившее между ним и ими когда-то, он не собирался обсуждать. Зато стоило уточнить один момент. Сам он знал только одного родителя, а именно мать. Абсолютно не представлял, кто был его настоящий отец, и довольно рано понял бессмысленность попыток узнать об этом у матери. Вдобавок у него имелся отчим, о котором он не хотел разговаривать и которого старался вытеснить из своего сознания.

— Ты даже не навещаешь их могилы? — спросила Хольт.

— Ты имеешь в виду могилу матери? — поправил ее Монссон.

— Могилу матери, — согласилась Хольт.

— Никогда, — ответил Монссон.

А как тогда все обстояло с могилой приемного отца?

— Ты спрашиваешь, ходил ли я туда с целью стравить давление? — спросил Монссон и криво улыбнулся.

— О чем ты? — поинтересовалась Хольт.

— Чтобы помочиться на его надгробие, — объяснил Монссон.

— Расскажи, откуда у тебя взялось желание сделать нечто подобное? — попросила Хольт. — Чем он так насолил тебе?

Монссон не собирался никому рассказывать об этом. Ни Хольт, ни одной другой душе.

— Зря, — сказала Хольт. — Я, пожалуй, могу помочь тебе.

Как Хольт сумела бы помочь Монссону с его приемным отцом? Он ведь уже умер. Что смогла бы такая, как она, сделать с ним? Посадить в тюрьму? То, что она и ее коллеги могли порвать его самого на мелкие кусочки, он уже понял, но ведь покойники им были неподвластны.

Анна Хольт сделала три попытки. Заходила с разных сторон. Потратила массу времени. Результат постоянно оставался одним и тем же. Либо у него не сохранилось никаких воспоминаний, либо он не хотел рассказывать.

— Когда ты так упорствуешь, у меня, как ни странно, создается впечатление, что можешь многое рассказать мне о своих родителях и особенно о приемном отце. Предлагаю тебе еще раз подумать над этим, — сказала Хольт и покачала головой.

— И что мы получили в результате? — спросила Хольт Маттей, как только они вернули Монссона в следственный изолятор.

— Он использует тебя с целью опробовать историю, которую будет рассказывать другим, — сказала Маттей.