Как сам ты уходил, неся в душе слепящий

И вечный отблеск дня долины голубой.

Сочтем обычаем, священным нам отныне,

Стук палки по камням извилистых дорог,

Чтоб путник Франции дыханием латыни

Наполнить грудь свою в родном Провансе мог!

IX. СЕМЬ ЛЮБОВНЫХ ПОРТРЕТОВ

*РОЖДЕНИЕ ЛЮБВИ

Когда я запер дверь, когда упали ткани —

Как подобает нам в час смерти, в страсти час,

В слепящей наготе — прекрасной для лобзаний —

Была она огнем и радостью для глаз.

Я видел тонкость плеч и груди очертанье,

Все, что в касании испепеляет нас,

И в дивной близости я пламенел и гас,

И не было стыда в простом ее желаньи.

Как только мог я сжать в объятиях сильней

Живую эту плоть и наклониться к ней,

Прочесть свою судьбу в расширенных зрачках, —

На все, чем прежде жил я в горечи напрасной,

Забвение легло, как тонкий легкий прах,

И вспыхнула любовь к единственно прекрасной.

X. СОНЕТЫ

*СЕМЬ СМЕРТНЫХ ГРЕХОВ

Вот список всех семи грехов,

Побегов дьявольского сева.

Их сорвала в Эдеме Ева

С прекраснейшим из всех плодов.

Смелей, читатель! Будь готов

Их перечислить справа, слева;

Привычны к ним и королева,

И грубый выгонщик волов.

Гюи Арно, художник страстный,

Сумел им облик дать прекрасный —

Французского искусства плен,

А я, по праву сонетиста,

Тку под гравюрами артиста

Ряды терцетов и катрен.

*ПОЭТ НА СВОЕЙ КНИГЕ

Бледнеет розы цвет, любви развеян сон;

И сохнут лепестки, и клонит куст колени...

Ложится солнца диск в густой туман осенний...

Дождемся ль мы звезды, живящей небосклон?

Она была — Она, и я в те дни был — Он.

Нам пели до зари малиновки в сирени,

И светом, что ни шаг все шире, вдохновенней

Был каждый час тогда для нас запечатлен!

Но волею судеб — надежда, вдохновенье,

Лазурь в ее глазах и бледных кос плетенье —

Все стало памятью и облетевшим сном.

И все ж грядущему несу я в оправданье

В сплетеньи двух имен, в дыхании одном,

Былой любви огонь и этих роз пыланье!

Приложения

*ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРЕВОДУ В. А. ВЕРТЕР «КОРОЛЕВСТВО ВОД» АНРИ ДЕ РЕНЬЕ

Если взять стихи Ренье, которые он печатал в 80-х годах, и сравнить с теми, которые были выпущены уже в XX веке, невнимательному читателю может показаться, что это два разных поэта; но это только невнимательному читателю, потому что разница между «LaSandale ailée» и первыми стихами Ренье гораздо меньшая, чем, например, у другого символиста, ставшего потом почти классиком, у Жана Мореаса. Это, конечно, далеко не значит, что эти символисты отказались от своих тенденций, пошли в какую-то Каноссу. Конечно, это далеко не так, а просто меняется время, а вместе с ним меняются живые люди, и, не пройди Ренье через символизм, может быть, у него не было бы того внутреннего трепета, остроты впечатлений, того или другого неожиданного эпитета, какие мы встречаем в последних его вещах. К тому же у него остается то, что нам лично ценнее всякой школы, символизма или классицизма, а именно свое лицо. Притом он слишком француз по всем своим корням и симпатиям, чтобы слишком долго пребывать символистом. Мы не хотим вовсе набрасывать какой-то тени на французский символизм и романтизм, но нужно же признаться, что романские народы, а французы в особенности, менее всего склонны к неопределенностям и туманности этих двух, скорее всего, германских школ. И, конечно, самый романтический французский романтик менее романтичен, чем наименее романтический немецкий. От романтизма французы удержали преувеличенные страсти, местный колорит и довольно невинную растрепанность форм, от символизма — знакомый еще со средних веков аллегоризм, изысканность и более смелый синтаксис. Природное чувство меры, ясности и, если хотите, здравый смысл не позволяли им уходить ни в какие дебри. Притом ораторское или риторское искусство всегда было любезно галльской музе, какой бы простушкой она ни хотела рядиться. В частности, муза Ренье совсем и не выдает себя за простушку. Она всегда принцесса и фея. Не та фея Шекспира, что кувыркается в лунных лучах и проказит, катаясь в ореховой скорлупе, но и не фея итальянских преданий, вещая дева очаровательница с видом Бобелины. Это принцесса, которая сделалась феей. Стройная и величественная, благосклонная и печальная, почему-то всегда вдовствующая; она любит фонтаны и бассейны, их струи кажутся ей слезами, которыми она оплакивает прошлое. Для ее воспоминаний нет лучшего кавалера как Анри де Ренье. Он так рыцарски влюблен в это прошлое, слезы которого он ищет в современнейших историях, что с ним не опасно отправляться в этот дальний путь. Тень этого французского прошлого лежит на всех романах Анри де Ренье. Когда он его восстановляет, он делает это не с божественной иронией Франса, а