их только эстетами. Необходимо различать разные виды эстетизма. Чистый эстетизм — это культ формы, за которою ничего не чувствуется, пристрастие к образам лишенным внутренней значительности, принудительности для автора. Неизбежные спутники чистого эстетизма — стилизация, оттенок пресыщения действительностью, миражность творчества. Но у Ренье мы находим острую влюбленность в форму живых вещей и чувств, и не стилизацию, а подлинный большой стиль. Создания его, при всей чуждости его грубому натурализму, дышат глубоким реализмом жизни. Образы Ренье, с которыми словесная форма тесно связана, обладают глубокой значительностью и принудительностью.

Если бы из приведенных ранее слов Ренье мы заключили, что он следует одной лишь прихоти своего играющего воображения, мы бы впали в большую ошибку. К авторским показаниям вообще нужно подходить с осторожностью, в особенности же когда мы имеем дело с такой сдержанной и замкнутой натурой, как Ренье. Но даже оставаясь на почве его собственных признаний, мы можем противопоставить цитированным выше совсем иное признание, проскользнувшее однажды у Ренье и гораздо больше нам говорящее. «Сказать по правде, — пишет он в предисловии к «Дважды любимой», — я не совсем-то знаю, почему я написал этот странный роман и как он возник в моем уме. Несомненно, нечто без моего ведома наложило на меня свою власть и принудило меня точно исполнить его требования... Этот причудливый образ г-на де Галандо так часто и так настойчиво являлся перед моей мыслью, что я почувствовал необходимость объяснить его мне самому». И, конечно, не случайно явились, но столь же настойчиво, как и г-н Галандо, стучались в воображение Ренье и все другие его образы, как и вообще все темы и ситуации его романов, ибо взятые в целом они образуют тот довольно тесный, но по-своему значительный, внутренне единый мир мыслей и чувств, который Ренье, — что бы ни говорил нам он сам, — был призван воплотить. Если, глубоко чуждый тенденции в самом широком смысле этого слова, Ренье никогда не стремится к роли проповедника новых истин, то все же, нарочито или непреднамеренно, он в глубоких разрезах вскрывает пред нами большие полосы душевной жизни прошлого и настоящего, делая это так, что мы впервые начинаем их постигать по-новому.

При всем различии в темпераменте и вкусах между Ренье и нашим величайшим мастером слова, Пушкиным, в этом отношении напрашивается параллель между ними. И Пушкина как современники, так и потомки слишком часто укоряли в «эстетизме» за отсутствие наглядной поучительности. И точно так же, подобно Пушкину, Ренье достигает внутренней глубины тем, что поэтизирует свои сюжеты, окрашивая их своей особенной художественной манерой и своим особенным чувством жизни.

Таким путем, выросший на эстетизме и проникнутый им, Ренье перерастает его, привнося в него существенную добавочную ценность, придающую его произведениям безусловное и непреходящее значение. <…>

Переходя к вопросу о воздействии на Ренье других писателей, старых или новых, мы принуждены ограничиться родной ему почвой, ибо обнаружить влияние на него иноземных литератур было бы очень трудно. Но и местные влияния носят большею частью «традиционный», как у всякого французского писателя, и, во всяком случае, преходящий характер. Стоит ли отмечать мимолетные отблески Бальзака, Мопассана или Вилье де Лиль‑Адана («Рассказы для тринадцати»), Стендаля («Необыкновенные любовники»), Шатобриана или классиков XVII века (не сюжетные, но лишь иногда стилистические)?.. Значительнее, быть может, воздействие Альфреда де Виньи, которому, вероятно, Ренье обязан несколько раз у него повторяющимся образом разочарованного и фатально гибнущего героя («Живое прошлое», «Первая страсть», «Страх любви»). Но и здесь, конечно, речь может идти не о заимствовании, а лишь об образце, к которому прислонился собственный замысел писателя. Братья Гонкуры, по-видимому, заронили в Ренье острый вкус к XVIII веку (подобно тому, как Стендаль мог привить ему вкус к Италии) и внушили некоторые приемы психологического анализа. Еще больше, быть может, дал ему Теофиль Готье (романом которого «Мадемуазель де Мопэн» зачитывается герой «Каникул скромного молодого человека») в смысле чеканки стиля, пристрастия к зрительным, графическим образам и скрытого мягкого лиризма его романов, и, конечно, «рассказчики» XVIII века (Кребильон, Шодерло де Лакло). Было бы легко удлинить список этих частичных влияний, но ни одно из них не оказалось для Ренье окончательным и решающим. Лучше всего внутренняя независимость его иллюстрируется той легкостью, с какой он освободился от вскормившего его символизма, чтобы перейти к эстетическому и психологическому реализму.

Наконец, очень мало уясняют творчество Ренье обстоятельства и впечатления его личной жизни. Правда, интимная жизнь Ренье, натуры крайне сдержанной и скупой на признания, совсем мало известна. Но все же можно с уверенностью утверждать, что этот «субъективнейший» по внутреннему духу писатель — один из самых «объективных» по технике своего творчества. Он отражает жизнь всецело в им самим найденном и поэтически пережитом разрезе, но разрез этот не имеет ничего (или почти ничего?..) общего с его личными жизненными переживаниями. Богатый лиризм Ренье сплошь сверхсубъективен, и писатель в нем строго разделен с человеком. По этой причине Ренье никогда почти не переносит готовых кусков перечувствованного или наблюденного им в личном опыте в свои произведения. Можно насчитать лишь два-три исключения из этого правила. Так называемый «автобиографический» элемент сводится у Ренье к немногим штрихам (они будут указаны ниже), взятым исключительно из эпохи его детства и юности. Что же касается списывания образов с живых моделей, то, по собственному свидетельству Ренье, таких случаев было лишь два: художник Сириль Бютеле из «Страха любви» — это Уистлер (с которым Ренье часто встречался в салоне Маларме), и Серпиньи из «Полуночной свадьбы» — известный эстет, писатель Робер де Монтескью; внимательности критиков не удалось до сих пор обнаружить третьего подобного факта. Какая противоположность Анатолю Франсу, произведения которого — сплошь сочетание кусочков из его чтения и зарисовок действительности!..

Жизнь Ренье, как и среда его, не могут оказать особенной помощи для уяснения характера и приемов его писаний. Окинем все же беглым взглядом то немногое, что нам известно из его биографии, и восстановим инвентарь его творчества.

ІІ

Анри де Ренье родился 28 декабря 1864 года в нормандском городке Гонфлере, где отец его (вскользь будь замечено, товарищ детства Флобера) служил таможенным инспектором. Со стороны отца род Ренье происходит из области Тьераш, подле Пикардии, со стороны матери — из Бургундии. Свои первые детские впечатления Ренье передал с тонкой непосредственностью, не маскируя их личный характер