Первого его шага в палату никто из четырех сидящих за столом даже не заметил, и он, сделав еще шаг, ударил широким клинком в повернувшееся к нему лицо, раскроив пополам. Обратным движением клинка он прорубил шею человека справа, который выпрямился, словно подставив горло под удар, как добровольную жертву. Голова покатилась по полу, тело рухнуло через стул, а Провидомин ухватил край стола и дернул его вверх, придавливая человека слева, упавшего под тяжестью стола. И прямо перед Провидомином остался последний.

С молящими глазами, он нашаривал рукой украшенный кинжал на поясе, отступая…

Но был недостаточно быстр, Провидомин шагнул вперед и обрушил саблю, которая прорубила поднятые предплечья и вонзилась в грудь, через ключицу и сбоку от грудины. Лезвие застряло в четвертом ребре, так что Провидомину пришлось ногой отпихнуть труп, чтобы освободить саблю. Затем он повернулся к последнему заговорщику.

Старый дворцовый слуга. Слюнявый рот, струйка мочи журчит бурным потоком.

– Умоляю, не надо…

– Ты знаешь меня, Хегест?

Быстрый кивок.

– Человек чести – что вы тут наделали?

– Не то, чего можно ожидать от человека чести; именно ваши ожидания позволяли вам строить заговоры. Увы, Хегест, ваши ожидания не оправдались. Катастрофически. В Черном Коралле мир, впервые за десятилетия – город свободен от ужаса. А ты ропщешь, несомненно мечтая о прежнем своем положении, обо всех излишествах, которыми пользовался.

– Я отдаю себя на милость Сына Тьмы…

– Никуда ты себя не отдаешь, Хегест. Я убью тебя, здесь и сейчас. Могу сделать это быстро – или медленно. Если ответишь на мои вопросы, я проявлю сострадание, которого ты никогда не дарил другим. А откажешься – я поступлю с тобой так, как ты поступал со многими-многими жертвами; я прекрасно помню. Так какую судьбу выбираешь, Хегест?

– Я расскажу все, Провидомин. В обмен на жизнь.

– О твоей жизни речь уже не идет.

Человек начал всхлипывать.

– Довольно, – прорычал Провидомин. – Сегодня я на твоем месте, Хегест. Скажи-ка, слезы твоих жертв смягчали твое сердце? Нет, ни разу. Так что утрись. И отвечай.

И человек повиновался, и Провидомин начал задавать вопросы.

Позже Провидомин, как и обещал, проявил милосердие – насколько применимо это слово, когда убиваешь кого-то, понятно, что оно не значит ничего. Он вытер саблю о плащ Хегеста.

И чем он отличается от этих идиотов? Он мог бы выбирать из бесчисленных обоснований, пропитанных обманом. Несомненно, говорил он себе, направляясь к выходу, то, что он сделал, положило конец чему-то, а то, что планировали эти идиоты, могло начать нечто иное – нечто ужасное, что привело бы к пролитой крови невинных. Исходя из этого, его преступление – гораздо меньшее из зол. Так почему же на ноющей душе так погано?

Здравое размышление могло бы шаг за шагом привести в ужас. Он уносил с собой список имен, гнусные детали заговора, имеющего целью изгнать тисте анди; хоть он и понимал, что заговор обречен на неудачу, но оставить все как есть значило навлечь хаос и несчастья. И значит, снова придется убивать. Скрытно, не говоря никому, поскольку это позор. Для таких, как он, для людей с их тупыми, злобными наклонностями.

И все же он не хотел быть рукой справедливости, ведь такая рука вечно в крови и часто неразборчива и склонна к неумеренности.

Самая ужасная подробность из открывшихся ему этой ночью состояла в том, что паутина заговора дотянулась до лагеря паломников. Хегест не знал имен тех, кто засел там, но стало ясно, что это люди значительные, возможно, даже весьма важные. Провидомину нужно возвращаться в лагерь, и от одной этой мысли его мутило.

Салинд, Верховная жрица… она среди заговорщиков? И акт захвата власти – по сути религиозный? Не впервые религия или какой-то культ, охваченные огнем самодовольной определенности и пуританского рвения, раздувают ужасный конфликт; и разве не слышал он собственными ушами – и не единожды – недвусмысленное утверждение, что у Сына Тьмы нет прав за пределами Покрова? Нелепая идея, совершенно недоказуемая – за такие как раз и хватаются фанатики, вздымая сжатые кулаки.

Когда-то он верил, что не единственный, кто принимает власть тисте анди, кто уважает мудрость, какую снова и снова проявлял Сын Тьмы. Дар мира и стабильности, уверенности, недвусмысленных законов, введенных народом, чья собственная цивилизация насчитывает десятки тысячелетий – или больше, если верить слухам. Разве может хоть какой-то человек отринуть такой дар?

Как теперь ясно, могут – и многие. Идея свободы может даже мир и порядок представить подавлением, породить подозрения о каком-то скрытом умысле, громадном обмане, неопределенном преступлении, недоступном человеческому пониманию. Очень щедрая точка зрения, а иначе пришлось бы признать, что человек изначально конфликтен и проклят духом стяжательства.

Провидомин добрался до крутого подъема, ведущего к хорошо замаскированному входу в туннели и, распугивая крыс, вышел в сухой, теплый воздух Покрова. Да, придется идти в лагерь паломников, но не сейчас. Нужна подготовка. Кроме того, если удастся вырезать злокачественную опухоль в городе, тогда заговорщики в лагере окажутся в изоляции, беспомощные и не способные что-то предпринять. Тогда можно будет с ними разобраться на досуге.

Да, так лучше. Обоснованно и методично, таким и должно быть правосудие. И он вовсе не избегает подобного путешествия.

Удовлетворенный такими доводами, Провидомин отправился в ночь убийства, а здесь, в этом городе, ночь длилась вечно.

Крысы смотрели ему вслед. Они ощущали запах крови от него, и многие были свидетелями бойни внизу, и некоторые помчались прочь из развалин – в мир света за ночным саваном.

Да, их призывал хозяин по имени Крысмонах; имечко действительно забавное, высокомерное и ироничное. Вот только никто из знакомых не понимал всей правды, сокрытой в этом имени. Да, Крысмонах. Монах крыс, жрец и волшебник, чародей и собиратель духов. Смейтесь и шутите, если угодно… на свой страх и риск.

Борцы за свободу обнаружили врага, и с этим нужно что-то делать.

Город Бастион навис над громадным умирающим озером, его крепкие приземистые стены почернели, словно политые чем-то маслянистым. Лачуги и хибары под стенами города были сожжены и разрушены до основания; почерневшие обломки устилали склон до мощеной дороги. Над зубчатыми стенами повис густой угрюмый дым.

Сложив израненные руки – поводья были свободно накинуты сверху, – Нимандр вглядывался в город и зияющие ворота. Стражи не видно, ни единого силуэта на стенах. Не считая дыма, город выглядел безжизненным и покинутым.

Едущий рядом с Нимандром во главе скромной колонны Клещик сказал:

– Название Бастион предполагает наличие яростных защитников, ощетинившихся всеми видами оружия, подозрительных к любым чужакам, направляющимся к воротам. Так что, – добавил он со вздохом, – мы явно наблюдаем благословенное расслабляющее действие сейманкелика, сладкой крови Умирающего бога.